Пётр Столповский - Про Кешу, рядового Князя

Шумно обсуждая концерт, парни уходят в парк.

Комсоргу Марфутину не терпится найти общественное применение Кешиным способностям — предлагает организовать ротную самодеятельность. Ему возражают: есть, мол, батальонная самодеятельность. Но упрямый Марфутин грозится вынести этот жгучий вопрос на комсомольское собрание.

— Все, пропал ты, Кеша, — заключает Калинкин.

— Не расхолаживай артиста, — вступается Марфутин. — Я еще тебя заставлю стихи писать для самодеятельности.

— Тогда мы все пропали! — хохочет поэт.

Прежде чем уйти в парк, Кеша разыскивает молоток, гвоздь и вешает гитару над своей тумбочкой. Погрозив ей пальцем, он говорит, подражая папе Туру:

— Чтоб без этого самого, ясно? Без самоволок!

Папа Тур слышит это от дверей и неодобрительно крякает. Он собирается заметить этому непутевому Князю, что неуставной гитаре не положено висеть в казарме, но не говорит этого. Сразу видно: с музыкальным слухом у старшины все в порядке.

Ротному, разумеется, доложили о радиаторе. Собрав в парке всех водителей, он делает им серьезное внушение по поводу путаницы с боксами. С этого дня путаник будет строго наказываться. А Калинкин, если он плохо выправит решетку, лишится увольнительной, которую пока что не использовал.

Наконец машины одна за другой выезжают из парка, направляясь к аэродрому. Выйдя из КПП, ротный поднимает руку навстречу первой попавшейся машине. Заправщик резко тормозит, из кабины выглядывает Кеша.

— Киселев, вы на заправку?

— Никак нет, цистерна под завязку.

— Отлично, поедем вместе на старт.

«Чего это он меня выбрал? — гадает Князь, из головы которого не выходит радиатор. — Неужели пронюхал?»

— Как настроение, рядовой Князь? — улыбается Максимов. — Втянулись в службу?

— Ничего, товарищ капитан. Служба медом не кажется, но жить можно.

— А вы растерялись, когда я вас из строя вызвал. Верно?

Кеша шмыгает носом, подозрительно косится на ротного.

— Непривычно как-то. Меня выводят из строя, чтобы наряд влепить или еще хуже. А тут…

Капитан внимательно смотрит на Кешу:

— Плохи ваши дела, Киселев.

— А что? — настораживается тот.

— Плохи, раз вы привыкли к наказаниям. Благодарность для вас — что-то ненормальное. То-то я смотрю, вид у вас виноватый был, когда из строя выходили. Думаю, не напроказничал ли снова?

«Какой же я паршивец! — злится Кеша. — Чего, спрашивается, зайца в себе таскать, зачем он мне?»

Капитан незаметно наблюдает за Кешей.

— Что погрустнели? — спрашивает он.

— Да зло берет, товарищ капитан! Вчера такой хороший день был, самый, может, лучший, а я взял и все испортил.

— Любопытно. Как же вы его испортили?

— Сначала эта дурацкая проволока попалась, — рассказывает Кеша, заруливая по азродрому. — Обрубил, все нормально пошло.

— Так, правильно.

— Потом летчика на склад возил, как реактивный, летел.

— Хорошо, — одобрительно кивает ротный.

— А под конец Калинкину свинью подложил.

— Так, — кивает Максимов, задумавшись. — Что?! Постойте, постойте, выходит, вы ему радиатор помяли?

— Я, — горестно вздыхает Кеша, и двигатель начинает жалобно плакать.

Вот как вышло! Нужно Калинкину сознаться, а сознался ротному. Но уж и то ладно, что Кеша не желает уживаться с зайцем в своей душе.

— Ясно. — Голос у капитана жесткий, а взгляд прямо прожигает кожу. — Почему же Калинкину не сказали?

— Он уже спал, — лепечет Кеша, — а утром поздно было… не получилось у меня.

Кеше хоть и стыдно под строгим взглядом капитана, но он почти наслаждается своей смелостью, готов вывернуть наизнанку заячью душу. Увольнительную только жалко. Так хотелось попасть в поселок, где учится Женя!

Кеше становится жутковато от мысли: как бы отнесся ротный, узнай он, что разгильдяй и оболтус Кеша позволяет себе думать о его дочери? Это ж надо, какое нахальство забрал себе в голову!

Кеше захотелось, чтобы ротный задавал ему резкие вопросы о совести, о чем угодно. Он бы чистосердечно отвечал: да, мол, с совестью у меня не лады, но, начиная с этого дня… А ротный молчит. И Кеша не выдерживает:

— Товарищ капитан, почему вы молчите?

— А что я могу сказать? Читать нотации? Не в моих правилах. Да и взрослый вы человек, сами все прекрасно понимаете. Мне только жалко, что в нашей роте завелся трус.

Вот оно, это слово, которого Кеша боится пуще всяких резких вопросов! Он не рядовой, не Кеша и даже не Киселев. Он просто трус. Коротко и ясно. Случалось, Кешу били больно, но такого удара еще не было.

Сам того не замечая, Кеша жмет на газ, словно хочет убежать от этого слова. Двигатель ревет теперь раненым зверем.

— Куда вы так гоните? — спокойно спрашивает ротный. — Я еще жить хочу.

Опомнившись, Кеша сбрасывает газ. Странно, однако, получается. Кеша сколько раз сам себя называл трусом, клеймил последними словами — и ничего. А капитан назвал, и сделалось до боли обидно. Должно быть, это потому, что Кеша никогда не казнил себя всерьез, а больше жалеючи, со скидкой, с этакой рисовкой перед самим собой.

По этой самой дороге он вчера вез Лобанова, который его даже сержантом называл. Наверно, был уверен, что такие парни, как Кеша, долго в рядовых не задерживаются. А он не сержант, а трус, можно сказать, кандидат в предатели.

— Как же вы теперь вместе с Калинкиным будете служить?

— Вместе теперь нельзя, — вздыхает Князь. — Придется мне в роту охраны перейти.

— Шутник вы, однако, — усмехается капитан. — В армии летунов нет… Хорошо. Положим, перешли, а там вы такое же отмочили. Тогда что, в другой военный округ?

— Такого больше не будет.

— Это другое дело… Мне у командного пункта выходить… Вот мой совет: расскажите все Калинкину и беритесь, наконец, за ум, хватит в дурачках ходить. Зачем вы себя унижаете?

Заправщик останавливается у командного пункта, из кабины выходит ротный. Машина трогается и тут же тормозит.

— Товарищ капитан, отмените, пожалуйста, увольнительную. Мне не надо.

— Вон вы о чем, — усмехается Максимов. — Беретесь за ум, не сходя с места.

Ну и взгляд у него! Мог бы слова не тратить, взгляд сам говорит. Дескать, я твою скрытую тактику наперед знаю. «Отмените, пожалуйста», чтобы, значит, не отменили.

— Так уж и быть, не отменю, — усмехается капитан. — Но пойдете вместе с Калинкиным.

На аэродроме — привычное напряжение. Кешин заправщик перекачивает топливо в самолетные баки. Князь то и дело поглядывает в сторону машины Калинкина. Неуловимый Калинкин — никак Кеша не может застать его на стоянке: полеты проходят в высоком темпе, и машины не стоят на месте. Только Кеша направится к стоянке, а Калинкина уже вызывают к самолету. Потом и Кеше надо ехать на ГСМ.