Пётр Столповский - Про Кешу, рядового Князя

Наконец обе машины бок о бок оказываются на стоянке. Не зная, с чего начать, Кеша выходит из машины и осматривает работу Калинкина. Неплохо выправил, не радиатор, а прямо произведение искусства. Осталось только подкрасить.

Как назло, начинают прогазовывать сразу несколько истребителей. Даже собственного голоса не слышно.

Калинкин улыбается из машины — доволен. Можно подумать, что если бы ему еще раз помяли радиатор, он был бы счастлив снова блеснуть мастерством.

Виновато улыбаясь, Князь что-то кричит Калинкину и тычет сначала себе в грудь, а потом показывает на радиатор: я, мол, разукрасил. Калинкин перестает улыбаться и выскакивает из кабины. Вид у него настолько свирепый, что Кеша отбегает на безопасное расстояние. Стоит такой рев, что бесполезно объясняться словами. Поэтому Кеша умоляюще складывает на груди руки и обезоруживающе улыбается. На Калинкина это слабо действует. Он швыряет в Кешу галькой, орет что-то. Сквозь рев турбин едва пробиваются неуважительные слова. Но вскоре злость в нем выкипает. Он еще размахивает кулаками, однако от телесных наказаний воздерживается. Да и то, бурная злость неопасна, опасна тихая, тлеющая до поры. Вот Калинкин и вовсе остыл, только вяло поругивает Князя.

Через минуту они уже сидят на подножке машины, и Кеша о чем-то рассказывает Калинкину. Буря миновала. Смолкает и рев турбин. Слышны голоса.

— Правильно он тебя трусом окрестил, — говорит Калинкин. — Трус ты и есть.

— Но я ж сознался, никто меня за язык не тянул.

— Дорога́ ложка к обеду. Зря он увольнительную не отменил.

— Он же не зверь. Говорит, с Калинкиным пойдешь.

— Со мной?! На фига ты мне сдался!

— Да ладно, Калинка-малинка, чего ты все хвост пушишь. Все будет в ажуре!

— Здорово, сержант! — слышит Кеша.

Мимо стоянки машин идет знакомый летчик.

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!

Лобанов явно обрадовался Кеше. Он трясет его руку так долго, словно это не рука, а заводное устройство, и Кеша после завода должен запрыгать по аэродрому, как кузнечик.

— Отметили тебя за вчерашнюю поездку? Я вашему Максимову рассказал, что это за поездка была.

— Отметили, товарищ старший лейтенант. Даже увольнительной наградили.

— Правильно наградили. Максимов о тебе неплохо отзывался.

— Обо мне?! — хлопает глазами Кеша.

— Ну да. А что тут странного?

— Не мог он, вроде…

— Давай не скромничай! — смеется Лобанов. — Он, правда, говорил, что ты еще не проявил себя как следует, но все идет к тому. Видишь, он и не захваливал.

В глазах Лобанова — веселые искорки, и невозможно понять, серьезно он или шутит. Может, это он так воспитывает Кешу? Неужели ротный не рассказал ему, какой Кеша есть прохвост?

— Только я, товарищ старший лейтенант, не сержант вовсе, — со вздохом говорит Князь. — И никогда им не буду.

Глазами Лобанов прямо хохочет. Знал ведь, хитрец! И все остальное наверняка знает.

— Ну, насчет того, что никогда не будешь, это ты зря, — говорит он. — Из таких-то и получаются настоящие сержанты, я уж знаю. А чего ты невеселый? Вчера, помнится, песни пел.

— История одна получилась, — нехотя отвечает Кеша. Лобанов смотрит на него с таким участием, что Князь не удерживается от вопроса: — Как вы думаете, если человек вовремя в чем-то не сознался, а потом все-таки сознался… ну, с опозданием, то он все равно трус?

— Все равно трус, — довольно безжалостно говорит Лобанов и пристально смотрит Кеше в глаза. — Только он трус легко излечимый. Стоит этому человеку взять себя в руки, как от трусости останутся одни воспоминания.

Кеша жалеет, что задал этот глупый вопрос. И без того все ясно было. Однако от слов Лобанова ему становится хорошо и спокойно. Действительно, что за проблема! Стоит только захотеть, и не будет не только трусости, но и дури, из-за которой у него столько всяких неприятностей.

— Ну, мне пора, скоро вылет, — говорит Лобанов. — Бывай здоров, будущий сержант!

— До свидания, товарищ старший лейтенант, счастливо отлетать.

— Надо говорить: чистого неба.

— Чистого неба!

Наступает долгожданный день, на который назначено увольнение. С Калинкиным заключен довольно устойчивый мир. Да он, поди, и думать забыл об этом злосчастном радиаторе. Кеша осторожно выведал у парней второго года службы, где в поселке школа, и теперь считает часы до выхода из гарнизона. Он уверен, что найдет Женю. Пусть даже для этого надо будет явиться в школу под видом шефов. Все будет законно, ведь их часть, как узнал Кеша, действительно шефствует над поселковой школой. Поутирают носы первоклашкам, а заодно разведают, где там обретается Женя. Учится девушка, как он понял, в десятом.

Проверяя, ладно ли сидят мундиры на отпускниках, папа Тур строго предупреждает:

— Чтоб у меня без этого самого, ясно?

— Есть без этого самого! — отвечает Кеша, и Калинкин свирепо косится на него: «Идиот! Все испортишь своим вихлянием!»

— Паясничаете? — больше обиженно, чем строго спрашивает Тур. — Ох, дети… Поясняю, у кого сообразиловка слаба: чтобы мне без выкрутас, всяких там фокусов и опозданий, — говорит старшина, обращаясь на этот раз только к Калинкину.

— Хорошо, товарищ старшина, — смиренно отвечает тот.

— И чтоб без…

Вспомнив все, чем в увольнении может проштрафиться солдат, Тур с миром отпускает парней. Осталось переступить через ротного, и можно топать в поселок.

Направляясь с Калинкиным в канцелярию, Кеша всего только на секунду задерживается у зеркала. Что ни говорите, а ему чертовски к лицу этот мундир, эта фуражка с голубым околышем и такие же погоны. «ПВО, еш-клешь!» Как было бы несправедливо, достанься ему какие-нибудь черные погоны!

Слушая инструктаж ротного, парни больше думают о том, что идет пятая минута увольнения, а они все еще болтаются в казарме.

— Вы будете на виду у жителей поселка, помните об этом. Ведите себя соответственно на улицах, в кино, в других заведениях. Чтобы в вас не только по мундирам можно было узнать советских военнослужащих, но и по поведению. Есть вопросы?

— Никак нет, товарищ капитан! — хором отвечают парни.

— Конечно, какие могут быть вопросы, — взглянув на часы, усмехается ротный. — Вот вам увольнительные. Не опаздывать. Желаю приятного отдыха.

— Спасибо, товарищ капитан! Разрешите идти.

— Идите.

Парни поворачиваются так четко, что жалобно взвизгивают подошвы начищенных сапог. Щелкнув каблуками, они поспешно вываливаются из канцелярии. Кеша подбегает к своей тумбочке, снимает с гвоздя гитару. Но тут из канцелярии выходит ротный.

— Рядовой Киселев! — строго окликает он. — Гитара останется здесь. Нечего трубадура из себя изображать.

— Товарищ капитан… — канючит Кеша.