Пётр Столповский - Про Кешу, рядового Князя

— Заарестовали меня, школьница.

— Что, опять на губу?

— Ага. Жить невозможно без этого заведения, тянет, как в отчий дом.

Солдат подталкивает Кешу в спину: хватит, мол, трепаться, не положено.

— Бывай, княгиня Евгения! Увидимся!

Женя неопределенно хмыкает, взмахивает портфельчиком и бежит к поджидающим ее подружкам.

Лейтенант насмешливо косится на Кешу:

— Поди ж ты, у него еще и девочки знакомые есть.

— Не всех же девочки от себя прогоняют, — говорит Князь с явным намеком на лейтенантову прыщавость.

Кешу так и подмывает сказать лейтенанту еще пару ласковых, но дальше «губы» ему не хочется идти. Лучше смолчать.

За столом начальника караула гауптвахты сидит знакомый Кеше ефрейтор Трапезников. Впрочем, он уже не ефрейтор. Пока Князь катался по аэродрому, ему присвоили младшего сержанта. Если судить по книгам, которые он читает, то можно быть уверенным: этим званием военная карьера Трапезникова не закончится, быть ему в генералах. Одна книга раскрыта, а рядом еще приличная стопка. На обложке верхней вытеснено: «К.Обуховский. Психология влечений человека». Трапезников не просто читает, он делает пометки в общей тетради.

Подняв глаза на открывшуюся дверь, Трапезников вскакивает и отдает честь вошедшему лейтенанту. За ним входит Кеша.

— Клиенты нужны? — с порога спрашивает начальник патруля.

— Как, снова вы, Киселев? — певуче произносит Трапезников.

— Разве это я? Даже не похож.

— Ну, мы так и поняли, что этот остряк у вас завсегдатай, — ухмыляется лейтенант. — Пусть побудет у вас, пока с ним разберутся. Не исключено, что гауптвахтой он не отделается, за драки у нас судят.

— Хорошо, товарищ лейтенант.

— Вот его документы. Предупреждаю: буйный, может укусить. Всего доброго.

Козырнув, лейтенант уходит. Кеша и Трапезников некоторое время разглядывают друг друга. Новоиспеченному младшему сержанту еще не приходилось иметь дело с «клиентом», которого могут судить. А потом, кто знает, шутит лейтенант или говорит правду — может, Киселев действительно способен укусить начальника караула. Вот и психолог Обуховский утверждает, что в каждом нормальном человеке заложена патология…

Вместо того, чтобы кинуться перекусывать Трапезникову горло, арестованный с изысканной вежливостью говорит:

— Скыте пааста, одноместные номера есть? А то я, знаете ли, стесняюсь мужчин.

— А вы все такой же насмешник, Киселев, — замечает Трапезников, ничуть не обидевшись.

— А вас, я вижу, в генералы произвели.

Трапезников неожиданно по-иному заинтересовывается Кешиной персоной:

— Между прочим, — воркует он, — вы прекрасный объект для исследований.

— Чего?! — переходит Князь на свой обычный тон. — Нашел подопытного кролика, лапша! Давай ключи от номера, и прэфэт!

— Вы меня неверно поняли, Киселев, — оправдывается начальник караула. — Я в хорошем смысле. Я вот как раз изучаю…

— Изучает он… Веди в номер, чего рассусоливать!

Трапезников обиженно поджимает губы и указывает на дверь:

— Прошу.

— Прошу… — передразнивает Кеша. — Интеллигенция, еш-клешь. Объект нашел…

Трапезников, конечно, тут ни при чем. Кешу злит совсем другое — то, что снова попал на «губу», хотя вовсе не планировал сюда визит. Князь считает это несправедливым. Ведь бил-то он не человека, а какого-то подлюдка! А подлецу, как говорится, синяк к лицу. Но докажи теперь, что ты не верблюд. У всякого отпетого негодяя столько же прав, сколько и у порядочного человека, если не больше.

В казарму входит обескураженный всем случившимся Калинкин. Пусть скажет спасибо, что у лейтенанта хватило ума отпустить его восвояси. И то благодаря Кеше. Тот клялся, что знать не знает, откуда взялся Калинкин, что они и приехали-то в поселок на разных автобусах. Словом, пронесло.

— Чего так рано? — удивляется дневальный.

Действительно! Добрые люди опаздывают, а этот и половины положенного не отгулял. Но Калинкин не обращает внимания на дневального — не до него.

— Слышь, Калинкин, а где Князь?

— На губе его светлость, — нехотя отвечает тот.

Дневальный озадаченно свистит.

— Опять?! Чего ж он натворил?

— По вывеске съездил одному алкоголику.

Дневальный снова свистит.

— Вот это номер-кандибобер! Гражданскому или…

— Отстань, свистун, без тебя тошно!

В это время из канцелярии выходит Шевцов.

— Ага, явился, не запылился! Ротный все знает. Иди, он тебя ждет.

Лейтенант, как видно, зря времени не терял.

Следом за Шевцовым Калинкин входит в канцелярию. Кроме ротного там еще папа Тур.

— Товарищ капитан, рядовой Калинкин по вашему приказанию прибыл!

— Безумно счастлив, — хмуро отвечает ротный. — Хоть один вернулся из боя. Лучших людей теряем! — притворно качает он головой, обращаясь к старшине. И снова Калинкину: — Докладывайте, что произошло в поселке. Как на духу, без прикрас и утаек. Ну!

— Ох, дети, дети, — вздыхает в своем углу папа Тур.

По стенам и потолку разбегаются мелкие трещинки. Как реки на карте родного Кешиного края. Массивная дверь с глазком. Вот и вся романтика одиночных камер гауптвахты.

— Сбейте оковы, дайте мне волю, я научу вас свободу любить, — слышится тягучая Кешина песня.

Кеша стоит, прислонившись к стене. Изучает потолок, стены. Эту камеру он добросовестно побелил, но стены уже снова украшают надписи — как всегда, бездарные.

Интересно, что сейчас о нем думают ротный, папа Тур, Шевцов и все прочие? Думают, конечно, что он конченый человек. А что будет думать летчик Лобанов, когда узнает, что будущий сержант Кеша Киселев снова угодил на «губу»? Наверно, здороваться перестанет. А что, если его действительно будут судить за драку?

Что за грусть, черт побери! Оттого, что он повесит нос, ничего не изменится. Надо отвлечься. Может, выломать решетку на окне? Вот тогда его точно будут судить. Однако решетка рассчитана на содержание в этой камере Геракла, так что Кеше не грозит кара за ее сокрушение.

А в это время в канцелярии роты Калинкин заканчивает свой печальный доклад.

— Тут подбежали гражданские, схватили этого пьянчугу, кричат: «Патруль!» Я тащу Князя… то есть Киселева, а он вырывается. Тут нас и сгребли.

— Сгребли… Вас арестовали, а не сгребли, — строго поправляет ротный. — Все?

— Никак нет, товарищ капитан. Киселев не виноват! — запальчиво говорит Калинкин. — Зря его арестовали. Когда пацан показал, как этот гад мать избивал, Кеша даже побледнел. Я бы на его месте тоже так! Он пацана защищал, а его — на губу…

— Довольно! Вы, я вижу, недалеко от своего Князя ушли! Верх геройства — пьянчугу избить. Вы свободны. Из казармы — ни шагу!

— Есть!

— Постойте… Вы говорите, в школу шли? Зачем?