Юрий Пиляр - Такой случай

Он не первый год замечал, что жена периодами, повторяющимися обычно дважды в месяц, ведет себя как-то странно, приходит домой поздней, чем обещает, и в такие вечера под всякими благовидными предлогами не ложится с ним в одну постель. «Может, завела любовника?» — подумывал он с тревогой, но в душе не верил этому. И не оттого что очень уж был убежден в любви Вероники и почитал ее образцом высоконравственной, добродетельной супруги. Думал так: если женщине сорок и у нее семья, заботы по дому да еще увлечение переводческой работой — до любовных ли ей интрижек? А потом он, Юрий Михайлович, был еще далеко не старик. Молодые хорошенькие женщины и в институте и на заочном отделении в университете, где он читал обзорные лекции, частенько кокетничали с ним…

«Любовник, любовник. Дура, завела любовника», — думал он, вспоминая ее спину, обтянутую мохнатым халатом, ее низкий грудной голос и эти ее ужасные слова: «…в три у тебя… как всегда… любимый… целую». Что делать?

Отправиться следом за ней, поймать с поличным, с позором прогнать из дома?.. Закон не позволяет прогонять из дома, где она живет, где прописана: это и ее дом. Кроме того, пришлось бы посвящать Марину, чистую девочку, во все эти мерзости, убить в ней веру в хорошее. А позор?.. Позор-то в первую очередь падет на его голову, и он уже пал, только пока не стал публичным. Что делать?

Он пролежал на кушетке, отвернувшись к стене, около часа, потом рывком встал и пошел в комнату Вероники. «Ты что, уезжаешь?» — «Да, милый, а что? Я тебе нужна? Я ненадолго, — ответила она очень натуральным тоном. — С тобой что-то неладно, я вижу, я вернусь часа через два и поговорим. Хорошо? Ты Маринку покормишь обедом?» — «Куда ты едешь, Ника?» — спросил он, чувствуя, что его лицо покрывает холодная испарина. Это был скверный признак: если не принять меры — мог начаться приступ сердечной недостаточности. «Юра, — сказала она, глянув на него чисто и прямо. — Ты чем-то очень взбудоражен. Пойдем в твою комнату, я дам тебе валокордин, укрою тебя, и изволь лежать, пока не вернусь. Я возьму такси и постараюсь обернуться за один час». — «Ника, ты не должна уезжать, тебе нельзя уезжать, Ника, это плохо кончится…» — «Юрочка, я и так опаздываю со сдачей материала в «Новости». Они одновременно взглянули на часы. Половина третьего. Она поцеловала его в подбородок, и свежая, затянутая в талии широким ремнем, решительно тронулась к выходу.

Точно в три, чувствуя себя жуликом, попрошайкой, соглядатаем, оскорбленный, оплеванный в душе, но внешне вполне благополучный и даже как будто довольный чем-то, в мягком кожаном пиджачке, в джинсах, в роскошной шерстяной импортной рубашке, разлохматив надо лбом волосы, шел он вразвалочку по коридору издательства и заглядывал по очереди в комнаты, где на дверях была табличка «Новости». Он бормотал: «Извините, я, кажется, не туда…» — «Вам, очевидно, к главному художнику? Он этажом выше, прямо над нами», — заинтересованно сказала ему девушка в очень коротком платье. «Ага, мерси», — ответил он вроде бы рассеянно, принудил себя неспешно сунуть в рот сигарету, щелкнул зажигалкой…

Роль была сыграна. Вероника в издательство не приезжала. Юрий Михайлович вернулся домой и заставил себя сесть за работу. В начале пятого из школы пришла Марина. Вероника еще не возвращалась. В пять он позвал дочку пить чай. Маринка через закрытую дверь ответила, что у нее много уроков, но спустя пять минут явилась на кухню, включила на полную громкость радио и стала рассказывать, какая смешная и трогательная эта Махметова… «Какая Махметова?» — спросил он, глотая горячий черный несладкий чай. «Ох, папа, ну ты прямо склеротик!.. Алина Георгиевна, наша учительница литературы, классный руководитель. Ты бы хоть раз сходил на родительское собрание и познакомился с ней. Это же поразительная женщина. Представляешь, приходит в класс и говорит: «Берегитесь! Махметова сегодня не в духе». Или: «Махметова сегодня весь урок будет читать вам Тютчева. Радуйтесь!..» О себе всегда в третьем лице. Ты это можешь представить?» — «Могу», — ответил он и представил себе самоуверенную улыбку жены, родинку на щеке и пышные льняные (крашеные, конечно) волосы. «Что ты скушный такой, а, пап?» — «Выключи, Мариночка, радио». — «Ну, ладно, я пошла». Она засунула за щеку яблочную мармеладину, вытерла пальцы о халат и исчезла из кухни. Было без четверти шесть, но жена не возвращалась.

Он тихонько прошел в ее комнату, зажег люстру и стал разглядывать себя в зеркале. Худощавое лицо, острые морщины на лбу и возле рта, до жути серьезные и какие-то воспаленные глаза… И все-таки больше сорока девяти ему не дашь. Чуть сутуловат, но по-спортивному поджар, широкоплеч, как многие бывшие гимнасты. «Ужас, ужас», — произнес он вслух, что-то переломил в себе и вновь сел за рукопись.

Вероника вернулась в восемь. Юрий Михайлович, не выходя из комнаты, слышал, как Марина кинулась ей на шею и, смеясь, стала рассказывать про Алину Георгиевну Махметову, которая именует себя в третьем лице. «Как папа?» — негромко спросила Вероника, и Юрий Михайлович уловил беспокойство в ее голосе. «Хорошо», — не задумываясь, ответила Марина. «Он лежит или работает?» — «По-моему, работает, точно не знаю». — «Вы не ужинали, конечно? Я кое-что купила. Будем есть голубцы со сметаной». Вероника скрипнула дверью ванной и минут через десять появилась у мужа. «Тебе лучше, милый?» — «Да, все обошлось, все нормально, — фальшивя, сказал он. — Ты что там, голубцы принесла?» — «Два часа отстояла в очереди ради тебя». — И она, явно фальшивя, пропитанная чужим сигаретным дымом, поцеловала его в колючую щеку.

Ужинали, едва клея разговор. Вероника Александровна рассказывала о злокозненных выходках заведующей отделом библиографии, завистливой бабы и интриганки, по ее словам, однако с этим последним материалом у нее, у Вероники, кажется, все будет хорошо. «В «Новостях», что ли?» — спросил Юрий Михайлович, не отрывая глаз от своей тарелки. «Конечно, — сказала Вероника и для чего-то торопливо прибавила: — В других местах тоже… А ты, Юра, мне сегодня все-таки не нравишься. Тебе лежать надо было». — «Поставь мне перед сном горчичники», — попросил он, по-прежнему не глядя на нее.

Когда Марина улеглась спать, Вероника, снова в своем пушистом халате, принесла в комнату мужа горчичники, термос с горячей водой, старый шерстяной шарф. «Останься со мной, Ника», — сказал он, чувствуя, как начинает остро колотиться его сердце. «Да ты же нездоров. Ты простужен». — «Для тебя я здоров, Ника. Оставайся». Он сам содрал со своей волосатой груди бумажки горчичников, растерся махровым полотенцем и выключил лампочку ночника.

Через пять минут разгоряченная Вероника вскочила с постели. Он уже успел сказать все, что думает о ее поведении. «А зачем ты пристаешь ко мне в такие дни?» — вырвалось у нее.