Юрий Пиляр - Такой случай

Алина Георгиевна… Ну, это моя тайная любовь. После папы и мамы она для меня самый близкий человек. Во-первых, меня привлекает ее тип женской красоты: строгие глаза, длинные прямые волосы, спортивно сложена, а улыбка такая, что ничегошеньки от ее строгости на лице и не остается. Во-вторых, мне нравится, что она живет только своей работой, только учениками, вплоть до того, что на днях предложила нам устроить в ее квартире литературный клуб: сказала, что если мы захотим, та можем собираться у нее, например, по средам читать свои стихи или доклады о новых книгах и обсуждать их.

А с каким увлечением Алина Георгиевна ведет уроки! И сколько она знает сверх того, что написано в учебнике! И откровенно говорит с нами по всем вопросам. Так, полной неожиданностью для класса было то, что она нашла немало человечного в Каренине, муже Анны. Я лично обрадовалась оценке Алины Георгиевны, потому что, когда летом на даче читала роман, не раз ловила себя, что мне жалко Алексея Александровича Каренина, хоть он и отрицательный образ… Есть еще одно, отчего я привязалась к ней. Алину Георгиевну бросил муж, идиот какой-то, а еще инженер-экономист называется. У нее шестилетний сын Коля, светлый мальчик, очень похожий лицом на мать. Ей не с кем было оставить его дома, и она, бедная, дважды приводила его с собой в школу. Очень смущалась, но не было выхода из положения… Вот за это за все: за ее страдания, за преданность своему учительскому труду, за сдержанную красоту я и полюбила ее.

Я не верю, что папа, мама или Алина Георгиевна способны на бесчестный поступок. Я не верю в плохое.

П е т р Н и к о д и м о в и ч. Тут не все так просто, как кажется. Юрий Михайлович Волков личность сложная. В качестве заместителя директора института я имел достаточно поводов убедиться в этом, познакомиться с его, так сказать, и плюсами и минусами. Все же двадцать лет вместе в одном учреждении…

Прежде всего возникает вопрос, допустимо ли в создавшейся ситуации вмешательство со стороны руководства нашего института в личную жизнь доктора наук Волкова. И если допустимо, то в какой мере я в какой форме.

Что у нас есть для решения вопроса? Мы располагаем пока одним, но весьма веским документом, а именно письмом супруги товарища Волкова. Мы немного знаем эту женщину. Вероника Александровна, по образованию филолог, нередко бывала в нашем коллективе не только на торжественных заседаниях по случаю праздников или на новогодних вечерах, но, с разрешения дирекции — и на заседаниях ученого совета. Я читал ее отчеты в академическом вестнике. Не плохо.

Не волнуйтесь, я не собираюсь ничего предрешать. Вы знаете, я не адвокат, скорее, как говорится, наоборот. В данный момент свою задачу вижу в том, чтобы объективно доложить обстоятельства. А решать, естественно, будем сообща.

Итак, письмо. Письмо Вероники Александровны Коваленко — она носит свою девичью фамилию — адресовано в дирекцию института. На мой взгляд, показательная деталь: оскорбленная жена обращается не в партийный комитет, не в местком профсоюза, а в дирекцию. Далее, по содержанию это письмо — не жалоба с перечнем предосудительных поступков мужа, как обыкновенно бывает в подобных бумагах, а просьба о содействии и помощи. Товарищ Коваленко просит нас поговорить с ее супругом и, буде это возможно, повлиять на него, чтобы удержать Юрия Михайловича от легкомысленного шага — ухода из семьи. У Юрия Михайловича и Вероники Александровны взрослый женатый сын, живущий отдельно от родителей, и пятнадцатилетняя дочь.

И вот главным образом ради дочери — девочки впечатлительной и нервной, как подчеркивается в письме, — во имя ея физического и нравственного здоровья, чтобы не сорвать занятий в школе, а через год и подготовку в вуз, нас просят авторитетно побеседовать с доктором наук Волковым… Да позволено мне будет заметить в скобках, не для протокола, что называется. Мужику пятьдесят, и вместо того чтобы готовиться к серебряной свадьбе, решил разводиться. Ну, допустим, влюбился в кого-то там или, предположим, с ее стороны что-то было. С кем это не случается? Но ломать из-за мимолетного увлечения семью, рисковать здоровьем и благополучием единственной дочери… Впрочем, это, кажется, уже эмоции. Прошу прощения.

Чтобы второй раз не брать слова, сразу выскажу свою точку зрения по существу. Минутку… Я полагаю, в интересах института, в интересах научной работы самого Юрия Михайловича, одаренного ученого, нам, дирекции, следует отреагировать на письмо его жены в том смысле, чтобы призвать нашего товарища к благоразумию, удержать его от опрометчивого шага. Ведь это, знаете, очень тяжелая психическая травма — разрушение семьи, развод, а затем размен жилплощади и прочее. Извините за обращение к примеру из собственной жизни. За сорок лет нашего супружества моя жена и я тоже испытали всякие потрясения, душевные бури… да, да, и разводиться собирались не единожды, да! Но я искренне рад, что развод не состоялся. Не сочтите меня консерватором… Впрочем, в вопросах семейной жизни согласен прослыть консерватором. Не боюсь. Я кончил… Что? Мне и взять на себя беседу с Юрием Михайловичем? Нет, от этого меня увольте.

Юрий Михайлович человек сложный, я бы даже сказал — тяжелый. И у меня не те отношения с ним. Нет, по служебной линии у нас отношения нормальные — я замдиректора, он старший научный сотрудник, — и тут полный порядок. Боюсь, у нас не получится товарищеского, задушевного, а именно такой разговор нужен бы, я уверен… Ну, если и Николай Николаевич как руководитель института считает, что я должен взять на себя эту нелегкую миссию… Попробуем. Добже. Хоп!

— Юрий Михайлович, я пригласил вас, чтобы… Да вот посмотрите сами. Читайте…

Петр Никодимович был, как всегда, великолепен. Отлично отутюженный костюм, пестрый галстук и того же материала платок, уголком торчащий из нагрудного кармана пиджака, жесткие манжеты с крупными золотыми запонками.

В нем все было крупно, все значительно. Даже желтый лоб в крапинках веснушек, даже как будто приклеенные к черепу волосы, искусно натянутые поперек темени. Руки были неторопливыми и тоже крупными, с аккуратно вычищенными ногтями. На крепком прямом носу сидели очки в массивной оправе. Блеск стекол скрывал выражение глаз, зато голос говорил о многом.

Голос был тих, глуховат, вполне доверителен.

— Возьми письмо своей жены и пересядь в кресло к окошку. Подумай.

Таким тоном, перейдя внезапно на «ты», он мог предложить студенту Волкову взять второй экзаменационный билет, пересесть за другой стол и подумать. Мог. И наверняка говорил так кому-нибудь из своих студентов. Он читал курс административного права в юридическом институте, когда Волков заканчивал его. Волков не сдавал ему экзаменов, но ясно представил себе, как это могло быть.