Юрий Пиляр - Такой случай

В зале послышались негромкие одобрительные возгласы. Отец взял меня за руку и крепко стиснул ее. У Ани — я чувствовал — тряслись колени.

Председательствующий спросил, не желает ли еще кто-нибудь выступить. Таковых не оказалось. Тогда мне предоставили заключительное слово.

После речи заведующего сектором мне, собственно, нечего было говорить по существу возражений. Ободренный поддержкой, я лишь пообещал в своих будущих работах стараться писать только правду, говорить обо всем хорошем и плохом в нашей жизни честно и во весь голос, так, как учит Коммунистическая партия.

В конце выступления, отдавая дань традиции, я заявил:

— Благодарю своего научного руководителя, членов и заведующего сектором советского государственного права, всех научных сотрудников института, всех работников научно-вспомогательной части за ту помощь, которую они мне оказали в работе над диссертацией.

С этими словами я сошел с трибуны.

Председательствующий прежним бесстрастным, несколько заученным тоном сказал:

— Для подсчета голосов и оглашения результатов голосования предлагается комиссия в составе…

Он назвал трех членов ученого совета, не принимавших участия в дискуссии. Состав комиссии не вызвал чьих-либо возражений. Затем был объявлен перерыв.

Из института я уходил ликующим. Десятью голосами «за» при двух воздержавшихся мне была присуждена степень кандидата юридических наук. Я едва успевал отвечать на поздравления, всем без разбору жал руки и всех приглашал к себе на торжественный обед.

Аня уехала из института пораньше. Недавно мы получили новую комнату в нашем капитально отремонтированном доме — надо было ее еще раз прибрать и приготовиться к встрече гостей.

Когда я, отец и все мои товарищи шумной толпой ввалились в квартиру, стол был уже накрыт. Скоро мы бодро наполнили рюмки, Глеб, который успел где-то по дороге перехватить «сто грамм», торжественно продекламировал пушкинские строки: «Да здравствует солнце, да скроется тьма!» — и рюмки, звякнув, сдвинулись. Все от души радовались тому, что одержана еще одна большая победа на непростом человеческом пути.

Сейчас он весь лежал передо мной, этот путь. Здесь были живые свидетели каждого его этапа: отец и Женька Кондратов — детство, Шоноша; Саша Родионов — школа-интернат; Глеб Торопыгин и Вера — институт; Аня, больше всего моя Аня, и Виктор Лесковский — аспирантура. На каждом из этих этапов были свои падения и подъемы, дорога порой петляла, но все-таки она привела меня к этому дню и, значит, была верной. Мне тоже было весело, но в те минуты, когда я говорил себе: «Теперь все хорошо», — рождался легкий привкус горечи, и я знал его причину — видеть, может быть, еще сильнее, чем прежде, я хотел видеть…

Через четыре месяца, завершив первый раздел плановой работы в институте, я получил отпуск и выехал с Аней в Одессу. Мы намеревались во что бы то ни стало попасть к Филатову, потом, на обратном пути, если меня не положат немедленно на операцию, заехать в Шоношу и взять наконец к себе Лялю, которая из-за нашей былой квартирной тесноты по-прежнему почти круглый год жила у бабушки.

В вагоне я больше не сидел вполоборота к людям: разговаривал, шутил, даже играл в домино. И хотя я чувствовал, что многим хочется спросить, как мне удается так свободно держаться, я не испытывал никакого недоброжелательства к любопытным. Я знал теперь, что я ничуть не ниже и не слабее других, я стал спокойнее, и это радовало меня: значит, по-видимому, наступило хоть духовное прозрение.

В Одессе стояла жара. От раскаленных камней струился удушливый зной, солнце жгло даже сквозь листву деревьев. Оставив вещи в гостинице, мы тотчас отправились в клинику к Филатову. Нас ожидало горькое разочарование: Филатов только что взял отпуск и уехал из города.

— Что же будем делать, Аня? — спросил я.

— Надо обязательно показаться кому-нибудь еще.

— К кому бы вы посоветовали мне обратиться? — сказал я в окошечко регистратуры.

Мне назвали имя одного из учеников Филатова, тоже уже известного окулиста.

Несколько дней спустя мы сидели в его приемной, дожидаясь своей очереди. Ждать пришлось долго. Наконец сестра объявила мою фамилию. Мы с Аней вошли в кабинет.

— Здравствуйте, друг мой, — ответил мне рокочущий голос — Садитесь.

Меня подвели к столу. Зашторили окна. В комнате стало темно.

Профессор направил в мое лицо сноп электрического света. Я послушно выполнил все его приказания: смотрел вверх, вниз, направо, налево. Пока он мял глаз, ассистент читал вслух историю моей болезни: травма в пятилетнем возрасте, поврежденный глаз удален слишком поздно.

— Хор-рошо, — сказал профессор.

Потом он пустил в лицо знакомый яркий лучик, стал перемещать его и спрашивать: «Где?» Я указывал пальцем место, где остановился лучик.

— Очень хорошо, мой друг, — заявил профессор. — У вас правильная светопроекция, зрительный нерв функционирует.

Он снова помял глаз и спросил:

— Где вы работаете?

Я сказал. В сердце моем росла надежда.

— Пр-ревосходно, — пророкотал профессор. — Вас можно только поздравить.

И тут я не выдержал. Я почти крикнул:

— Неужели?

— Что? А… нет, нет, я о другом, простите, пожалуйста… Хирургическое вмешательство пока невозможно. Надо укрепить глаз, довести давление до нормы, но в том-то и вся трудность… Испробуем новейшие биостимулирующие средства, в амбулаторном порядке, конечно.

— Значит, надежды нет?

— Почему нет? Наука идет вперед… А в общем, я не стал бы на вашем месте так сокрушаться, коллега. Вы теперь хорошо устроены, достигли известного положения. — В его голосе все еще чувствовалось смущение.

— Спасибо, профессор, — сказал я, вставая. — Спасибо за добрые советы и до свидания.

Как мне ни было тяжело, я не хотел утешений: в этом я остался неизменен.

Перед отъездом мы с Аней разыскали одесскую школу-интернат для слепых детей. В своем последнем письме из Днепропетровска Наташа сообщала, что ее направили сюда на работу преподавателем математики. Мы узнали ее адрес и поехали к ней домой.

Дверь нам открыла какая-то немолодая женщина.

— Мама, кто там? — послышался из комнаты высокий певучий голос. — Это ты, Герман?

— Это я с женой, — сказал я выбегающий в переднюю Наташе. — Здравствуй.

— Алеша… Здравствуй. Здравствуйте. Мама, это тот самый Алеша, друг детства, — произнесла она дрогнувшим голосом. — Познакомьтесь… Здравствуйте, Аня.

Нас пригласили в комнату. Мы сели у большого открытого окна, через которое доносились низкие тягучие гудки морских судов. Наташа стала быстро, не останавливаясь, рассказывать, как ей с мамой удалось обменять свою днепропетровскую квартиру на эту, как трудно было вновь приобрести пианино, а я, слушая ее, курил и думал о школе, о нашем далеком и неповторимом былом.