Вячеслав Королев - В лесах Карелии

— Ну, что ж, раз надо для духу — пусть живет. — И директор распрощался с женщинами.

На столе директора леспромхоза два телефонных аппарата. Один обычный, по нему можно звонить куда угодно. Чтобы позвонить в наркомат, надо у Нюхчи попросить Сумпосад, у Сумпосада — Беломорск. Пока дозваниваешься до наркома, зубы заболят. А второй аппарат — необычный. По нему можно звонить только секретарю ЦК компартии республики, ведающему промышленностью, Солякову. Поэтому телефон так и называется: соляковский. Здесь совсем просто: позвонишь — ответит девушка. Попросишь товарища Солякова, и говори с ним, если он у себя. Петр Васильевич Соляков не только интересуется всеми мероприятиями, которые проводит или собирается проводить леспромхоз, но и велит обращаться к нему с просьбами, в том числе и с самыми мелкими. «Передам Юринову, он решит», — отвечает он на большую часть просьб. Иногда такой порядок приводит к курьезам: «Петр Васильевич, инжекторы на паровозе совсем изношены, того и гляди — из строя выйдут, паровоз остановится. Нельзя ли найти два инжектора?» — «Хорошо, скажу Юринову, найдем». Через два дня звонит начальник станции: «Сергей Иванович, в твой адрес платформа с двумя прожекторами прибыла, пришли мужиков выгружать. Человека четыре понадобится, большие, дьяволы».

Это вместо инжекторов по указанию Солякова прислали прожекторы.

Но Соляков порядка менять не хочет. Характер у него упрямый, человек он настойчивый.

Ковалев считает за счастье работать под руководством такого шефа. Мелкие недоразумения, вроде упомянутого выше, не мешают решению крупных деловых вопросов. Такие вопросы решаются Соляковым обстоятельно, спокойно и в то же время оперативно. А главное — секретарь ЦК не треплет нервы понапрасну. Если и ругает, то тоже обстоятельно, без крику и нервозности, всегда справедливо.

Поздно вечером Ковалев сидит за столом в своем кабинете, разбирает почту и тоскливо посматривает на соляковский телефон: «Будь добр, не звони ты сегодня и завтра. Что я буду докладывать? До двадцати вагонов еще далеко. Дела, конечно, поправляются, но не так, как хотелось бы. Дрова теперь возим только паровозом и мотовозом, но трелюем-то больше половины на женщинах! И нельзя мужиками заменить. Заготовка для женщин — еще хуже. С такими бревнами в снегу женским делом много не наворочаешь, а их на метровку разделать надо».

Много у директора забот и хлопот. Но Ковалев твердо верит, что все утрясется, встанет на свои места. Самыми острыми остаются два вопроса: питание и трелевка дров на женщинах. Невозможно смотреть, как в сани вместо лошади впрягаются от четырех до шести женщин, как они, утопая по пояс в снегу, тащат дрова с лесосеки до узкоколейной дороги. Такая забирает душу тоска, жалость и злость, что хоть караул на весь лес кричи. И никакого просвета.

Люди Вирозерова стали работать лучше, с прошлым — никакого сравнения. Барабаш прибирает их к рукам не торопясь, но основательно. Невыполняющих нормы остались единицы. Довольно быстро удалось перевести заготовку и подвозку дров на десятичасовой рабочий день, а вывозку — на круглосуточный режим.

Люсин, Рядов, Барсуков, Марцинкевич и другие руководители производства не выходят из лесу по двенадцать-четырнадцать часов. Все осунулись, под глазами черные полукружья. Виновата не только работа, сказывается недоедание.

И весь коллектив буквально молится на паровоз и мотовоз. Встанут — опять на себе дрова возить придется. Все равно двадцать вагонов отдать надо...

Директор вздрагивает от неожиданного звонка. Требовательно и строго звонит соляковский телефон. «Не повезло», — думает директор и, словно нехотя, медленно поднимает трубку.

— Слушаю, Петр Васильевич. Здравствуйте.

— Я к тебе накоротке, Сергей Иванович, — не поздоровавшись, говорит на том конце провода Соляков. — Бюро идет, небольшой перерыв сейчас. Как работаешь — знаю. Ты продумай-ка до утра, чем тебе помочь надо, чтобы ты не двадцать, а тридцать вагонов давал ежедневно. Понял?

На какое-то мгновение Ковалеву все показалось скучным и безразличным. Так иногда бывало на фронте. До того ты замучен, задерган, устал и голоден, что тебе становится буквально наплевать, убьют тебя или нет — бездумно волочишь за собой одеревеневшие ноги или лежишь и стреляешь, не ощущая никакого страха. Страх и желание жить вернутся потом, когда ты поешь, немного вздремнешь в тепле и будешь находиться там, где тебя при всем желании убить уже не могут.

— Ты понял? — повторил вопрос Соляков. — Что ты молчишь?

— Петр Васильевич, — вяло проговорил Ковалев, — ведь это совершенно нереально. Мы и двадцати пока еще не даем.

— Так я же тебе по-русски говорю: подумай, что тебе надо, чтобы давать по тридцать.

Чувство реальности начало возвращаться к Ковалеву. Он словно бы ожил после неожиданного удара по голове и начал снова соображать.

— Людей не хватает, Петр Васильевич. Даже на двадцать вагонов не хватает. При десяти часах работы люди на ногах еле держатся.

— Ладно, ладно, рад поплакаться. С людьми вопрос, кажется, решается. Солдат на время дадим.

— Верно? — уже кричал обрадованный Ковалев.

— Обещали. Но ты не прыгай от радости. Мы тебе городских больше посылать не будем. Открываем Полгу за Выгозером, туда будут ездить.

«Такого случая больше до конца войны не дождешься, надо воспользоваться», — промелькнула мысль в голове Ковалева.

— Петр Васильевич, — решительно заговорил он, — тридцать вагонов — дело серьезное. Без лошадей ничего не получится. — И тут же подумал: «Опять ворчать начнет, про обстановку рассказывать».

И вдруг вместо этого:

— Сколько просишь?

— Сто! — выкрикнул, не подумав, Ковалев и мгновенно поднялся со стула.

— Позвони насчет лошадей Юринову. Он тебе расскажет. Ну, будь здоров, начинай подготовку. Подыщи хорошее место для землянок солдатам. — И Соляков повесил трубку.

Ковалев долго еще стоял с гудящей трубкой в руках.

Разговор с наркомом о лошадях состоялся только на второй день утром.

— Ишь, чего захотел, — весело ответил Дмитрий Петрович Юринов, услышав про сто лошадей. — Нам всего сто сорок выделили, да и все они, по-моему, одна фикция.

— Как же так, Дмитрий Петрович?! Я понял вчера, что лошади реальные. Без лошадей...

— Эти лошади еще в Вологодской области, — перебил Ковалева нарком, — мы имеем только разрешение на возврат ста сорока лошадей из числа эвакуированных в Вологду.

— Так дайте мне из них...

— Что дайте, что дайте? — уже нервозно ответил Юринов. — По-твоему, у них на лбу написано, что они карельские? А в распоряжении правительства четко сказано: из числа эвакуированных из Карело-Финской ССР в Вологодскую область. В Вологде не дурнее нас с тобой люди сидят, понимают, что к чему. Послали мы туда с мандатом Совнаркома человека, да не верю я в это дело.