Григорий Терещенко - Медсанбат

— Согласен.

— Значит, Миля Абрамовна, ловлю старшего лейтенанта на слове, будете свидетелем. Три кубика, три пол-литра.

Они сели на ствол поваленной сосны рядышком. Старшина Комаревич, Миля Абрамовна, Павел Шевченко.

— Ну как там, что нового, значит, в штабе? — спросил старшина. — Ржев возьмем?

— Возьмем, только другим заходом, старшина. Сейчас не до Ржева. Беда на беду идет, бедою погоняет. Оборона нашей армии разрезана. Теперь немцы будут пытаться резать оборону окруженных дивизий.

— Это мы и сами видим по поступлению раненых. А когда же подмога?

— Не знаю. Только слишком много здесь немец войск сосредоточил.

— Об Алене Шубиной ничего не слышали?

— В санроте полка санинструктором.

— А разве она не к разведчикам откомандирована? Странно. Да, я забыла, там один раненый вам письмо передал. Оно, кажется, у Людмилы Лебедь. Может, от Шубиной?

— Письмо?! — обрадовался Павел.

«От кого же я могу еще получать письма? Как она там?»

И Шевченко ушел.

Сзади Павел слышал стук топора по сучьям. А по сторонам пели песни, падали, охая, деревья.

Окруженным войскам со вчерашнего дня немного полегчало. Ночью прилетали наши самолеты. Они сбрасывали запакованные в специальных мешках боеприпасы, продовольствие, бинты и лекарства. Убитые лошади шли на питание, как доппаек. Пришлось обмолачивать своими силами рожь, оставшуюся в скирдах на заснеженных полях. Комаревич раздобыл у крестьян ручные мельницы. Особенно тяжело было с питанием для раненых, которые поступали из разных частей. Комаревичу все-таки удавалось выдавать в день по двести-триста граммов сухарей, по двести граммов конины и один раз в день горячую пищу. Сейчас он уже подумывал добавить паек, если по ночам будет летная погода, и тыл подсобит. Но февраль есть февраль. Февраль — крутые дороги, так называют этот месяц в народе.

И войсках появились патроны, сухари и махорка. Раненых набралось уже порядком. Самолеты давно могли бы прилетать за ранеными в любую ночь, но не было подходящей посадочной площадки. Наконец такую площадку нашли в двух километрах от медсанбата: большая и ровная поляна окружена со всех сторон высоким лесом. Когда передали об этом, из авиационной части потребовали сообщить ее размеры. Оказалось, она недостаточна по размеру для приема больших самолетов. Для того, чтобы расширить эту поляну, бросили химиков и саперов. И лес отступил.

Площадка стала просторной. О готовности аэродрома сообщили в штаб Калининского фронта, но работы не прекращались ни днем, ни ночью. Пришлось выкорчевывать пни, уносить в глубь леса, а ямы тут же засыпать землей и утрамбовывать. Землю перетаскивали носилками.

С каким нетерпением и тревогой ждали первого самолета с Большой земли! Павел был на аэродроме вместе с ранеными, когда над поляной появился пассажирский самолет. Часов в одиннадцать ночи услышали ровный звук мотора. Зажгли костры. Самолёт долго кружился, почти касаясь выпущенным шасси крон высоких елей, потом пошел на посадку. Все затаили дыхание. Не разбился бы только. Большекрылый самолет включил фары, коснулся земли и побежал по площадке. Он осветил огнями черную плотную стену леса и мчался на нее. Нет, остановился. Лес

казался величественным и таинственным.

— Ура! Ура! Сел! — все закричали и бросились к самолету.

Когда Шевченко подбежал, летчика подбрасывали в воздух.

— Довольно, довольно товарищи! — негромко, но весело говорил летчик. — Делом надо заниматься. Выгружайте ящики, почту. И будем загружать самолет раневыми. Да, кстати, я привез с фронта профессора-хирурга. Кто из медсанбата здесь?

— Старший лейтенант Шевченко и военврач второго ранга Снегирева, — доложил Павел.

— Хирург Жоров, — представился хирург и протянул руку.

Профессор высокого роста, с бородкой. Седые длинные волосы выглядывали из-под каракулевой папахи. Он как-то сразу вызвал симпатию у Шевченко. И обращался просто.

— Сколько раненых на аэродроме? — спросил он.

— Двенадцать подвод, шестьдесят человек.

— О, голубчик, на первый раз много доставили. Придется человек десять-пятнадцать обратно в медсанбат везти. В самолете есть врач и санитарка. Они будут сопровождать раненых.

Подошла Снегирева, представилась.

— Ну-с, прошу готовиться и погрузке. В первую очередь тяжелораненых.

— Их всех надо в госпиталь.

— Это сделать сейчас невозможно.

Профессор взглянул на небо. Оно казалось низким, серым. Заложив руки на спину, он пошел к летчикам.

— Три подводы раненых обратно, — сказал Снегиревой хирург. — Летчик прав, самолет не резина. Загружайте самолет!

Профессор сделался по-молодому подвижным, бородка устремилась вверх.

Подошел командир с двумя шпалами в интендантских петлицах. Хирурга, наверное, он признал старшим командиром штаба фронта, потому что представился честь по чести.

На аэродроме, как летом, пахло елью, было тихо, покойно, уютно, и казалось, что за стопами леса нет войны.

— Кроме раненых, у нас еще багаж, — сказал интендант второго ранга. — Два немца. Один из них полковник.

— Ну что ж, и такой груз доставим. Только свяжите их по рукам и ногам. А то еще вздумают...

— Что вздумают — летчик не сказал.

— Лучше бы еще двух раненых взяли, чем этих фашистов! — возмутилась Снегирева.

— Значит, так надо, — ответил Шевченко.

Раненых погрузили без сутолоки. В самом углу поместили пленных немецких офицеров. Один из них, тот, что помоложе, Павлу показался знакомым. Точно. Он видел его, когда возвращался в медсанбат из штаба оперативной группы дивизии.

Уже когда самолет развернули и экипаж занял свои места, вдруг подбежал комендант аэродрома:

— Письма! Красноармейские письма возьмите!

— Давайте, давайте! — ответил штурман и протянул руку. Комендант подал толстую пачку писем. — Может, и красавица с нами прокатится? — моргнул штурман Снегиревой, — Завтра вернем в целости и сохранности.

— Э, чего захотел, — сказал профессор. — С нами тоже должны быть красивые девушки. Они отогревают сердца окруженцев.

— Только не всем, — улыбнулась Снегирева. — Есть люди, которых никакими ласками не согреешь.

— Да!? Не слышал я о таких.

«Это она в мой адрес камешки бросает», — улыбнулся Павел.

В дверной проем выглянула Анка Широкая:

— Товарищ старший лейтенант! Не забудьте мой адрес: Асбест, Садовая, 31. После войны жду вас с Аленкой.

— Обязательно приедем, Анка!

Шевченко доложил командиру медсанбата о погрузке раненых в самолет, о трех подводах с ранеными, которые вернулись обратно. Сказал и о прибытии профессора—хирурга Жорова. Травинский молчал. Его мысли, наверно, были где-то далеко. Он как бы угас. Таким Шевченко видел его только в первый день окружения. Потом он казался Шевченко жизнерадостным, самоуверенным и нагловатым. Сейчас комбат стоял с потухшими глазами, равнодушный, усталый.