Григорий Терещенко - Медсанбат

Шевченко, чуть освободившись, решил навестить Широкую. Она лежала в просторной палатке с оконцами. Дремала. Когда он подошел к ней, открыла глава.

— Лейтенант... — тихо промолвила она. — Алена уже уехала?

— Да, час назад.

— Она заходила ко мне. Снова в разведку, наверное, пошлют?

— Вроде так...

— А почему ее?

— Да потому, что она там числится.

— Знаете, товарищ лейтенант, никогда я не хвалила вам Аленку. А сейчас скажу: правильная она у нас. Такая, как надо... — Помолчала. — Много мы потеряй людей?

— Много, Анка, много.

— Их похоронили в Ромашках?

— Да, в братской могиле.

— Говорят, Кукольник ночью к немцам перебежал?

— Думаю, что это так.

Исчезновение Кукольника ошеломило Шевченко. Провел все-таки его Кукольник. Раскусил, сволочь, что за ним установили наблюдение. А до этого куда глядел, ведь полгода он был в твоем взводе!

— А может, погиб?

— Отпадает, — и перевел разговор на другое: — А как же это вы с Аленой танк пропустили? Он же рядом прошел.

— Я гранаты бросала, да че толку.

— Надо было бутылки с горючей смесью, у тебя ведь были?

— Да че они против такой громадины. Честно, о бутылках забыла. Первое время оцепенела от страха. Испуг разум отобрал. Наверное, и Аленка не бросала бутылок. Я больше немецкой пехоты боялась, она ведь за танком шла. Вы знаете, сколько я их порешила! А про бутылки, ей-богу, забыла...

— А вообще, вы, товарищ Широкая, вели себя в бою достойно, как подобает бойцу Красной Армии. Что ж, танки подбили другие.

— Я уже слышала — Уралов и Рахимов,

— Как себя чувствуете?

— Уже лучше. Могло быть и хуже. А так че, руки, ноги есть, голова на месте. А вы знаете, первое мое желание после боя было расцеловать вас за науку. Без нее мы бы погибли.

— Плохой я оказался учитель, если подчиненные о бутылках с горючей смесью забыли.

— Так ведь страшно как было, тут о бутылках? Свое имя забудешь.

— Выздоравливайте, Анна, — сказал он на прощание и пожал ей руку.

— Узнаете об Аленке, скажите мне, ведь мы подружки, — вслед бросила Широкая.

Вечером на санях прибыл начсандив. Он останавливался около каждого, кто встречался на пути, расспрашивал, жал руку и, как правило, задавал один и тот же вопрос:

— Как в бою, не сдрейфил?

— Пятерых срезал, это точно, — не утерпел, чтобы не похвалиться, Иван Копейкин. — Как упали, так и не встали.

— Да ты же при лейтенанте был.

— Вот-вот, его и спросите. Он подтвердит.

— А водитель Судаков сколько уложил?

— Не считал, товарищ начсандив, горячка была. — Лицо его покрылось румянцем, узенькие, с белобрысыми ресницами глаза засветились.

— Слышал, ты Снегиреву от верной смерти спас?

— Сегодня я ее, завтра — она меня.

— Главное, фашистов-то остановили! Вот вам и медсанбат! Молодцы!

Начсандив положил руку на плечо лейтенанта Шевченко, легонько стиснул. И Павел почувствовал, что рука у начсандива крепкая.

— Спасибо, сынок!

Подбежал Травинский, стал докладывать.

Начсандив и Травинский пошли в штабную палатку.

— Сегодня же надо представить н награде отличившихся в бою, — сказал начсандив.

— Хорошо, за эту работу посажу Уралова. Дам кого-нибудь в помощь.

— Кого думаете представить к награде?

— Старшего лейтенанта Рахимова к ордену. Он первый подбил танк. Уралова тоже. Широкую и Судакова к медали «За боевые заслуги».

— Судакова?! — начсандив строго посмотрел на комбата. — А Шевченко?

— Шевченко тоже к медали «За боевые заслуги».

— А может, тоже к ордену?

— Нет, пожалуй, к медали «За отвагу». Отважно дрался и умело руководил боем. Молодец! Вполне этой медали достоин.

— А Копейкин?

— Тут надо разобраться. Хвастун он. Может, ни одного немца не уложил. Я у Шевченко расспрошу.

— Скупы вы, скупы на награды, Анатолий Львович! Люди заслужили их...

Противник прорвался почти к медсанбату. Пришлось перебазироваться в другое место.

Глухо шумит занесенный снегом лес. Водители маскируют автомашины, которые уже становятся обузой для батальона. Да и осталось их после бомбежки только семь. Многие расчищают снег. На расчищенные места выгружают имущество — тяжелые тюки, брезент, палатки, бот, автоклавы, продукты, медикаменты, сброшенные с самолетов.

Колья сейчас в промерзшую землю не вобьешь. Палатки привязывали прямо к деревьям. И тут же устанавливали бочки для отопления. Когда работаешь, движение, вроде тепло, но только присел — начинаешь мерзнуть. Задымили печи.

— Прекратить топить! — бегает старший лейтенант Рахимов. — Что, хотите, чтобы налетели самолеты? Мало нас бомбили!

— Ну хоть для раненых!

— Загасить всюду! Раненых в спальные мешки кутайте!

— Да сколько этих мешков?!

— Прекратить разговоры!

— Вот тебе и труби, Грицю, в рукавицю, — бросает Наталья Трикоз. — Анi печi, анi лави, i на столи нема страви.

— Сейчас будет и стол и на столе, — говорит Иван Копейкин. — Я почти половину лошади принес.

— Принимать раненых! — слышится голос Снегиревой. — Девчата, побыстрее, восемь саней прибыло.

Вот тебе и погрелись, и поели. Четыре дня без горячей пищи. Привезли раненых, только успевай.

Разрешили топить только в операционной палатке. А у Копейкина одна мысль: где бы сварить лошадиного мяса.

Медицинские сестры и санитары работают без устали. Уже не различают ни дня, ни ночи. Лица раненых расплываются перед ними, как в тумане. Одеты в ватные стеганые брюки и валенки, медики выглядят неповоротливым. Сегодня Асе Плаксиной показалось, что операционный стол уплывает куда-то с раненым. Ее сменила Рая Шайхутдинова. Ася тут же легла на ветках елового лапника и заснула. Теперь что ни делай — не поднимешь. А будить надо — замерзнет. Наконец, ее удалось растолкать, она с трудом сделала несколько шагов и снова повалилась на еловые ветки. Комаревич растопил почку, поднял сестру и положил ближе к огню. Приступила она к работе часа через полтора, Шайхутдинову вызывал Горяинов, чтобы подменить Людмилу Лебедь, которая уронила шприц на брезентовую подстилку: она отдала приличную дозу своей крови раненому бойцу,

Криничко обходит все службы, подбадривает людей, улыбается и шутит. В душе, наверное, кошки скребут, а он шутит.

Шевченко медленно идет по полевой дороге, надеясь подъехать на попутных санках. День стоит облачный, серый, мутный. До расположения медсанбата километра два. Сюда он шел тоже пешком, снегу по колено, притомился. Сильный порыв ветра чуть не сбил его с ног, как только оказался за селом. Его обогнали уже несколько саней. Повозочные только разводили руками: рады бы, дескать, подвезти, да куда вас посадишь, сами видите.

Наконец ему повезло. Сзади заскрипели сани, повозочный приостановил лошадь: