Лилли Промет - Девушки с неба

— Такого правила нет! — закричала Анька сердито и бросила тяпку на землю. — Как же так? Раз ты умеешь работать, значит, гни спину за лентяев? Я свою норму выполнила!

— Ты что, впервые на работе? — накинулась на нее Юлия, эта маленькая тихая Юлия, любовь Ахмета.

— Я свою работу кончила. Нет у тебя такого права заставлять меня помогать кому-то. Аксиома! — отругивалась Анька.

— Нечего тут спорить, — сказала Амина Абаева. — Слушай, Анька, пора понять, что такое солидарность!

— Иди к черту! — рассвирепела Анька, уверенная, что с ней поступают несправедливо.

Она лениво отошла в сторону и растянулась на траве. Другие молча продолжали работать: Кристина кончила следующей и пошла, окучивая картошку, навстречу Юлии по ее борозде. Может быть, сегодня им удастся выполнить две нормы.

— Так мы обгоним звено Марии, — подзадоривала Юлия.

— Но ведь мы не знаем, как у них сегодня дела, — сомневалась Амина. Все время они упорно и уверенно шли за звеном Марии Цветочкиной, но никак не могли догнать и перегнать его. Сегодня Мария работала у амбаров, там сушили и проветривали прошлогоднее зерно. Это была не шутка — вынести из амбаров тонны зерна и снова засыпать его в закрома.

— Сегодня есть блестящая возможность перегнать их, — подначивала Юлия. Решили подкрепиться, выкупаться в реке и, не теряя времени, снова приступить к работе. Женщины побросали тяпки на высохшую от засухи землю, взяли узелки с едой и пошли все вместе к речке. Анька подумала и медленно побрела следом, напевая какую-то песенку.

Женщины разделись догола и побежали в теплую воду. Тут не поплаваешь — река слишком мелкая, но в такую жару и просто окунуться — наслаждение.

— А море далеко от Таллина? — спросила Юлия.

— Нет, — отвечала Кристина.

— Я видела море только на картинах Айвазовского, призналась Амина. — Оно синее?

Кристина так долго думала, прежде чем ответить, что женщины давно забыли свой вопрос.

— Иногда оно синее, иногда зеленое. Чаще всего серое.

— Что?

— Море, — сказала Кристина.

— Это правда, что в Таллине улицы такие узкие, что две машины не могут разъехаться? — удивлялась Юлия.

— Да, правда!

— Позовешь нас в гости, если мы когда-нибудь приедем в твой город, постучим в твою дверь и спросим: «Тут живет Кристина Лаев?»

— Не дури.

— Я говорю серьезно. Примешь?

— Кого?

— Нас, если мы приедем?

— Приму! — сказала Кристина. — Приму!

Солнце скрылось, но воздух стоял неподвижно, и нечем было дышать. Начали есть. Женщины лежали на траве почти раздетые.

— Жвачка какая-то! — скривилась Анька, попробовав сырого нормированного хлеба. Она привыкла к лучшему питанию. — И молоко скисло, — пожаловалась она, отхлебнув из бутылки.

— Сосуд можно сравнивать с человеком, — сказала Амина Абаева многозначительно, глядя прямо Аньке в глаза. — Если сосуд недостаточно чистый, то обязательно скиснет все, что ты туда кладешь.

— Посмотрите, что это там?

— Кто, где?

— В кустах!

— Кто-то за нами подсматривает.

— Абдулла! Вот подлец!

— Пусть смотрит, — сказала Анька и повернулась к кустам задом.

Ох, Анька, — горестно сказала Амина Абаева, пряча смеющееся, покрасневшее лицо в ладони.

— Ничего. Так ему и надо. Аксиома. Пусть теперь ему будет стыдно, как собаке, нагадившей в комнате, — чистосердечно и совершенно серьезно оправдывала свои действия Анька, и, как ни странно, Кристина в это мгновение почувствовала к ней даже какую-то симпатию.

Они быстро оделись и пошли к бороздам картофеля, но Абдуллу больше уже никто не вспоминал. И про Ганеева не хотелось говорить: конечно, с ним стало то, чего он заслуживал.

— Если бы это зависело от меня, я бы посадила Гитлера в железную клетку и возила бы повсюду, чтобы люди видели, какое самое отвратительное чудовище произвела природа за все времена существования человечества, — совершенно неожиданно сказала вдруг Юлия.

— Трудно поверить, что его родила женщина, — задумчиво проговорила Амина Абаева.

— Дождик начинается, — Анька посмотрела вверх, в небо.

В ясном с утра небе сейчас двигалась огромная черная туча.

— Ты что, из сахара? — рассердилась Юлия. Анька помешала их серьезному разговору.

Но погода действительно резко изменилась, уже дул ветер и поднимал столбы пыли. Женщины схватили тяпки и принялись за работу.

Вдруг сделалось так темно, что даже светлая ботва картофеля показалась черной. Амина подняла голову и закричала:

— Они же попадут под дождь!

Она бросила тяпку и помчалась прямиком через поле.

— Что рты пораскрывали, разве вы не понимаете! — завопила Анька и бросилась за Аминой.

Все зерно только что разложили для просушки у амбаров, когда навалилась огромная, угрожающая туча, похожая на морду неразумного зверя. Птицы боязливо жались к земле, и ветер дул холодный, как в октябре, он рвал юбки и платки и, казалось, мог смести все на свете.

Под черно-лиловым небом метались липкие от пота женщины — таскали зерно обратно в амбары.

— Брезент! Где покрывало? — кричала Мария. Вчетвером они волокли тяжелый брезент — Тильде и Мария, Фатима и Агата. Словно в море перед штормом. И вдруг Агата заметила, что к ним бегут женщины, и узнала свою дочь Юлию.

Теперь уже шестнадцать рук ухватились за брезент. Агата вбивала колышки в землю, и Фатима прикрепляла уголки, чтобы брезент не срывало ветром.

Зерно было укрыто.

Фатима, тяжело дыша, посмотрела на черное небо и черную землю и вытянула руки. На ее дрожащую ладонь упали редкие и тяжелые капли. Но еще прежде, чем женщины успели спрятаться от ливня, примчался всадник. Он увидел спасенное зерно, кивнул одобрительно, похлопал лошадь по шее, повернулся и поскакал обратно.

Через мгновение женщины видели только летящие из-под копыт комки грязи и мокрую косичку председательницы Феймы Ибрагимовой.

Кристина стояла под дождем, подняв лицо вверх. Это было так хорошо — дождь, горящее тело и то, как она стояла, подняв лицо кверху. Другие забрались в амбар, уселись на зерно, которое они успели внести сюда в первые минуты паники, и слушали тяжелые раскаты грома. Но теперь Фатима отодвинулась от Агаты, словно и не было момента, когда их руки в одном порыве старались удержать брезент.

Она еще не простила Ахмета.

Шел дождь, но солнце уже светило. Шестнадцать рук отдыхали. Мария слегка приоткрыла дверь и затем распахнула ее настежь. День был светлый и ясный. Пахло тмином, от земли поднимался пар, и в ясном синем небе сияло ослепительное солнце.

И опять было тихо, очень тихо.

С одной стороны улицы изнурительный солнцепек, с другой — лиловые, прохладные тени, а посредине равнодушная пыльная дорога. Деревня обедала. Куры лениво кудахтали и не замечали даже трясогузки, воровавшей у них еду, и кошки, вытянувшись и прижав хвосты к земле, крались через двор. В пекарне ставили к вечеру хлеб, и вся улица наполнялась сладким запахом. В шиповнике жужжали пчелы и собирали пыльцу с ярко-красных цветов. Кристина босиком шла к полям по пустой деревенской улочке. Она бросила задумчивый взгляд на заброшенную избу, заросшую густым кустарником. Маленькая птичка попискивала на ограде и испуганно взлетела. Как Латыш Клаус — однажды рано утром он исчез. Взял свой баян и инструменты, бросив все — все котлы и самовары, все часы, все сапоги, починенные и дырявые.