Леонид Радищев - Крепкая подпись

Приехав в Дем, Черняк сразу хотел взяться за дело, но демичи не допустили. На него свалилось такое немыслимое количество жизненных благ, что он потерял способность сопротивляться.

Жил он у Сайтудинова, в большой, дружной семье, где старший брат был секретарем укомола, средний учился на курсах красных командиров, а младший работал по ликбезу. В честь дорогого гостя бабушка приготовляла захватывающе вкусное национальное блюдо «перемеч», поила его молоком, ягодным взваром, а спать его укладывали на старинную перину, взбитую чуть ли не до потолка. «Успеешь, — говорил Сайтудинов-старший. — Подкормить надо, отдыхать надо».

Ему с наивной гордостью показывали новые демские достопримечательности: дом бывшего купеческого собрания, превращенный ныне в «народную академию» (на меньшее демичи не соглашались). На фасаде дома висел огромный плакат, где был изображен плуг революции, перепахивающий старый мир. В одной из комнат «народной академии» разучивали «Интернационал» на гитарах и балалайках. И повсюду, где бы ни побывал оторг, он вновь убеждался в магически притягательной силе гордого имени Петроград.

Он был почетным гостем на заседании Демского уисполкома, на спектакле «Коварство и любовь», поставленном активистами клуба имени Либкнехта, на «красной гулянке» молодежи в городском саду.

Он побывал на строительстве новой железнодорожной ветки, на только что пущенном мыловаренном заводе, где работал директором его бывший владелец, на курсах краскомов, в типографии газеты «Демский коммунар».

Поздними вечерами он гулял с демскими ребятами и девчатами по тихим, темным улицам, где акации сугробами насыпали белый пух, и ему с той же наивной гордостью объясняли, что в этих домиках с тускло мерцающими ночниками через полгода загорится «свет неестественный» — электрические лампочки.

Дни проходили в небывалой, неслыханной праздности при явном ослаблении воли. Черняка не покидало ощущение вины, недопустимости такого поведения — ведь он, как говорится, еще палец о палец не ударил.

На пятый день демичи вняли его горячим уверениям, что он уже подкормился, здоров, силен, и быстро сделали все, что нужно было, для приема дачи, находившейся в ведении коммунхоза. С Сайтудиновым договорились, что питерцы, которые поселятся на даче, первое время — ну месяц, что ли, — не будут ездить в город и принимать гостей.

Дачному оторгу предоставили подводу с возницей, и он поехал принимать жилые строения, земельный участок с садом и огородом, знакомиться с местной флорой и фауной, а также со своим служебным персоналом.

Знакомство состоялось, и служебный персонал был поражен обширными хозяйственными познаниями нового начальника. Ульяна Петровна — будущий повар-эконом — всполошилась не на шутку.

Она много лет служила кухаркой «у господ» — а среди них были и чиновники, и адвокаты, и даже профессор, — но таких блюд, какие называл «приезжий комиссар», не слыхивала и даже не могла их произнести. «Комиссар» пугал ее своим металлическим четким голосом, манерой пристально смотреть сквозь очки, придвигаясь к собеседнику, неожиданной, быстро исчезающей улыбкой. Было и еще одно тревожное обстоятельство: в комнате, где она проживала с братом, висела божница с негасимой лампадой — еще неизвестно, как взглянет на это «комиссар». Она всерьез подумывала, не уйти ли подальше от греха, и советовалась на этот счет с братом. В отличие от нее, брат Илья сразу сошелся с «комиссаром», называл его по имени-отчеству, рассуждал насчет разных вопросов и в одном разговоре с ним заметил, что они, брат с сестрою, как люди старого закваса, держат иконы. Ответ был в том смысле, что в Советской республике церковь отделена от государства и каждый волен веровать или не веровать.

— Видишь, какое дело! — говорил сестре Илья Петрович. — Ты живешь старым понятием жизни, а надо понимать по новому понятию. Допустим, демский председатель Колязин. Он человек молодой, сила, власть в руках, а видали от него что-нибудь лишнее, зазорное? К нему приходи хоть ночью — он не распалится, не прогонит, а примет тебя, потому что у него один интерес в жизни, одна сердцевина — он в своей работе кипит… И наш такой в точности. У него сердце где? Вложенное в дело! Если ты исполняешь работу как надо — ты ему друг. А нам с тобою что? Мы работаем на совесть, нас понукать не надо!.. Между прочим, он раньше учился на аптекаря, там и глаза спортил…

Прошло недолгое время, и Ульяна Петровна убедилась, как верно угадал «комиссара» ее брат. Работать с ним оказалось легко, даже весело. Каждой хорошей придумке оторг радовался как ребенок, и было приятно видеть, как он поблескивает своими стеклышками и улыбается точно наспех: «Отлично! Превосходно!»

Петрович предложил оборудовать столярную мастерскую, чем несказанно порадовал оторга. «Отличная, превосходная идея! Именно то, что нужно! Мирное, успокаивающее занятие для заполнения досуга!»

Ульяна Петровна, преодолевшая страх перед французской кулинарией, увлеченно обсуждала с «комиссаром» дачное меню на месяц вперед.

Д-р Шолле считал меню «важнейшим компонентом духовно-физической жизни». Он отводил ему место рядом с утренней молитвой. Меню должно с утра западать в душу, и в голову, и в желудок. Дразнить воображение. Возбуждать веселый аппетит на весь день. Это самое волнующее чтение для тех, кто хочет постичь истинный вкус жизни…

Задача у оторга была сложная. Продукты, которыми он располагал, сильно ограничивали его гастрономические порывы: мясо вяленое, мука ржаная, крупа ячневая и пшенная, загустевшая патока в баклагах, кое-какие овощи с огорода.

Но это его не смутило. Он смело пошел по пути разрушения сложившихся шаблонов, по пути исканий, открытий, новых комбинаций, и не раз Ульяна Петровна глядела на него с испугом: «Да ведь такого с сотворения мира не едали!»

Дача, сад — все преобразилось, засверкало, заблестело, зазеленело, а оторга продолжали томить неотвязные вопросы о том, что же можно сделать еще.

И он многое отдал бы за то, чтобы устроить питерским ребятам такую жизнь, которая и не снилась всем этим денежным воротилам, биржевикам, ростовщикам, банкирам и прочим клиентам д-ра Шолле.

Когда по районам прошел упорный слух, что медицинское освидетельствование было устроено для отбора кандидатов на дачу, никто не поверил. Решили, что какой-то шутник пустил «утку» — просто так, для смеха.

Но очень скоро невозможный этот слух подтвердился. Свидетельством тому служили вызовы и собеседования с некоторыми из активистов.

И тогда, как и предвидел Луба, пошла «великая буза». Сигнал к ней подал Егор Лодейкин. Его «речуга» в городском клубе перед киносеансом взбудоражила многих. Он клеймил тех, кто выдумывает «дачи для господских мальчиков», особенно теперь, когда питерскому комсомолу передали яхт-клуб со всем имуществом. «Так что же нам делать? — вопрошал оратор. — Разъезжать по дачам или готовить пополнение для рабоче-крестьянского Красного Флота?!»