Леонид Радищев - Крепкая подпись

В раскрытые двери теплушки тянуло откуда-то издалека широким, свободным дыханием. И вот придвинулась вплотную большая рубленая изба — демский вокзал. На вывеске после слова «Дем» проступил замазанный краской твердый знак. По обе стороны полотна — домики с заборчиками, садики, колодезные журавли. Тихая, мирная картинка.

На бревенчатой платформе — негустая толпа. Из нее вышел узкоплечий паренек в застиранной гимнастерке, в стальных очках, точно вросших ему в переносицу. Увидев его, питерские ребята замахали кепками, фуражками, буденовками. Теперь можно было уже не сомневаться, что окончилось томительное путешествие: Матвей Черняк налицо.

— Сколько же можно ждать, черти-мальчики? — спрашивал он через минуту, стиснутый со всех сторон. — Живу на станции, нанимаю подводу, плачу за простой, баню держу под паром. Сплошные убытки… А это демичи вас встречают. А это товарищ Сайтудинов, главный укомол. Помните, приезжал в Питер?

Приземистый, загорелый до черноты Сайтудинов широко улыбался крупными, сверкающими зубами:

— А я тебя помню! И тебя помню! И всех помню! Теперь вы нам гости… Отдыхать надо. Очень, очень хорошо надо отдыхать.

Рядом с демичами питерские ребята казались какими-то особенно худыми и бледными — точно картофельные ростки, пробившиеся в темноте.

— Ну, подождите! — сказал Черняк, и в голосе его слышалась даже некоторая угроза. — Вы у меня узнаете… Вот я вас!

Стали выгружать подарки.

— Не позволяем! — забеспокоился Сайтудинов, когда кое-кто из питерских взялся за увесистые ящики. — Очень просим, не надо подымать!

О подарках, какие привезли питерские ребята, можно было лишь мечтать. Здесь был волшебный фонарь с диапозитивами «Строение вселенной», комплект духовых инструментов, листовки к Октябрю и Маю, кумач для лозунгов и плакатов.

— Ай, какая теперь пойдет наша работа, — счастливо улыбался Сайтудинов, заглядывая в широкое горло медного баса.

Неподалеку от платформы стояло удивительное сооружение на колесах, запряженное двумя мохнатыми крестьянскими лошадками.

— Первая половина девятнадцатого века! — сказал Черняк тоном гида. — Пожарная линейка. Возила сразу всю пожарную часть. Немного трясет и поскрипывает, но зато все поместимся.

— Поправляйтесь очень хорошо, — напутствовал Сайтудинов, — потом мы к вам, вы к нам… Такой сделаем вечер спайка!

Мест на линейке действительно хватило всем, и было удобно сидеть на скамьях, разделенных длинной и высокой спинкой. Но когда исторический экипаж тронулся в путь, все схватились за уши.

Трудно было поверить, что обыкновенное колесо может издавать такие раздирающие вопли. Черняк, которому не терпелось порасспросить ребят о Питере, очень быстро охрип, стараясь перекричать эту чудовищную музыку.

Пришлось ехать молча. Зато было на что полюбоваться вокруг. Наверно, о таких вот местах и сложены песни, где говорится о неоглядном русском просторе, о зеленых полях без конца и без края. А там, где поля сливались с небом, закатывалось неправдоподобно большое солнце, и сухая пыль на дороге казалась розовой.

— Вот она, глядите!

Линейка остановилась. С дороги, некруто уходившей вверх, казалось, что дача стоит на горе. Ярый закат плавился в цветных стеклах террасы, и было похоже, что в деревьях сада зажгли красные, желтые, синие фонарики.

Отпустили линейку, пошли в гору. Вблизи дача оказалась большим, основательным домом, в два этажа. Петушок на крыше повернулся несколько раз и что-то весело проскрипел, точно приветствуя гостей.

У крыльца их встретила маленькая, кругленькая, седая женщина с уютными морщинками, какая-то очень знакомая. Таких румяных бабусь рисуют на открытках: сидит на табуретке, вяжет что-то, а у ног ее играет котенок клубком шерсти. Рядом с ней стоял плотный мужчина с окладистой бородой и огромными жилистыми ручищами.

— Ульяна Петровна, наш главный повар и эконом, — представил Черняк. — Илья Петрович, главный интендант, садовник, огородник, предсказатель погоды и прочая, и прочая, и прочая. А вместе они Петровичи. Брат и сестра.

Петровичи застенчиво поклонились.

— А мы вас заждались! — сказала Ульяна Петровна, сияя, уютными морщинками.

— Да-а, ожидание было длительным, — подтвердил Черняк, оглядывая «дачников». Поездка на линейке, как видно, окончательно их уморила. Они стояли пыльные, усталые, с немудрящими пожитками в руках.

Черняк улыбнулся своей неожиданной улыбкой, точно любуясь на них. Да так оно и было: ведь он уже видел их другими, совсем другими.

— А теперь, ребятушки, никуда не заходя, прямехонько в баню. Видите, чудный буржуазный терем стоит? Это и есть баня!

Затейливо сложенная кирпичная баня и в самом деле походила на терем, а в просторном предбаннике, оборудованном скамьями и столом, можно было принимать гостей.

— И еще одно дело, братва, — сказал Черняк. — Доверьте мне на хранение ваши пушечки, патроны и все иное военное снаряжение. Мы его уберем в кладовую и возвратим в целости и сохранности…

Сказав эта, Черняк слегка наклонил голову, как бы приготовясь принять на себя неизбежный отпор. Он знал наперед, как могут встретить его предложение эти парни, не расстававшиеся со своими «пушечками» даже во сне.

— Это что, в плен попали?!

— Сдача оружия?!

Черняк терпеливо ждал.

— Друзья! — произнес он, когда шум несколько поутих. — Взгляните на эти пышные деревья в саду…

Все невольно повернулись к окну.

— На эти зеленые деревья, — продолжал Черняк, — и на голубые небеса. Здесь вы будете проживать в мире, покое и довольстве, а ваша привычка держать шпалеры под головой тут ни к чему. Даже мухи у нас поголовно истреблены неутомимым Петровичем… Так давайте же разрядим наши огнестрельные орудия и сложим их в ящик, который стоит перед вами…

Как и предвидел Черняк, дело закончилось шутками. «Мотька хоть самого дьявола заговорит».

Петрович с опаской поглядывал на происходящее. Рядом с ним щелкали курки, барабаны, предохранители. Ящик наполнялся револьверами и пистолетами всевозможных видов и размеров. Были тут тяжелые офицерские маузеры, вороненые наганы, парабеллумы, изящные браунинги, старые «смит-вессоны», которыми пользовались еще во времена Жюля Верна и Майн Рида…

А потом была баня. Она осталась незабываемой.

Надо было очень долго жить в опустевшем, насквозь промерзшем городе, где стены домов не оттаивали даже летом, жить почти без света, без топлива, чтобы полностью оценить эту баню — жаркую до слез, терпко пахнущую каленым березовым листом.

Невозможно было остановиться, не было сил прекратить это блаженное истязание горячим веником. Ожесточенно стегали друг друга, покрикивали: «А ну, еще!», «Дай покрепче!» А Петрович все поддавал пару, окатывая крутым кипятком огнедышащие печные своды.