Леонид Радищев - Крепкая подпись

Великая буза разливалась, как лава. Несколько ячеек вынесли осуждающие резолюции. Слово «дача» склонялось во всех падежах с прибавлениями «буржуазная отрыжка», «вредная затея». Появились даже сатирические отклики:

— Дает прикурить братва! — говорил Антон Луба, поправляя упрямый вихор на лбу. И опять было похоже, что он вообще-то доволен таким оборотом дела.

Первую группу составили из тех, чьи фамилии Макароныч пометил жирной птичкой. (Девчат, по совету «бабушки», решили пока что не посылать.)

И тут началось самое трудное. Группа стала растекаться, расползаться, как весенняя льдина. Участники ее проявили небывалую изобретательность: кое-кто застрял в командировках по причинам, к которым не придерешься, другие указали на неоспоримые домашние обстоятельства, о которых раньше не вспоминали, а Егора Лодейкина вдруг отозвали в распоряжение Губвоенкомата, и он оказался за пределами досягаемости.

А из города Дема со всеми «оказиями», какие только подворачивались под руку («на почту надейся, а сам не плошай»), шли от Матвея Черняка пространные письма.

Он сообщал, что все уже готово. Дача роскошная, находится в тихом, уединенном месте, от города семнадцать верст; правда, нет поблизости речки, но, может быть, это и к лучшему; заготовлены продукты, имеется огород и даже собственный повар.

Так почему же не едут черти-мальчики? Ведь лето проходит!

История с дачей явно затягивалась, и ПК вынес решение, гласившее, что назначенные товарищи обязаны сознательно рассматривать свою поправку на даче как выполнение задания и что уклонение от поездки будет расценено как срыв дисциплины РКСМ со всеми вытекающими последствиями.

Каждого из назначенных товарищей пришлось по отдельности вызывать на бюро с применением испытанных средств: «намыливали холку», «снимали стружку», «протирали с песочком», пока назначенный товарищ не усваивал, что деваться некуда: ехать придется…

Когда все было утверждено и записано и все фамилии сделались известны, назначенных товарищей стали повсюду именовать «дачниками». И «дачники» уже сами захотели уехать поскорее.

Но хлопот с отъездом оказалось немало. Надо было заполучить теплушку у железнодорожного начальства, приспособить ее для дальней поездки, «прицепиться» к составу нужного направления, выхлопотать продовольствие на дорогу, поднатаскать «замов» на время отсутствия.

Чтобы не ходить скопом по всем этим делам, «дачники» выделили из своей среды уполномоченных. Но согласие между уполномоченными не устанавливалось. Они непрестанно пререкались, кому вести разговор с нужным лицом. Нелегко было объясняться насчет такой поездки и произносить слово «дача», застревавшее в горле.

Все же во второй половине июня приготовления благополучно закончились. Погрузили продукты, подарки для демичей, и старый комитетский грузовичок повез «дачников» на вокзал, ныряя в выбоины мостовой и выбираясь из них с натужным ревом.

Товаро-пассажирский дальнего следования стоял чуть ли не в версте от вокзала, на пустынных подъездных путях. Теплушка, третья от паровоза, ожидала своих пассажиров.

Неверная, тряская теплушечная жизнь, предстоявшая «дачникам», была им хорошо знакома — пожалуй, даже лучше, чем оседлая. Среди них уже были ветераны, сражавшиеся под Пулковом и Бугульмой, Ростовом и Кобрином, Архангельском и Ропшей, Курганом и Красной Горкой, — ветераны, чей возраст редко превышал двадцать лет.

Они знали, что такое переброска на сотни верст, поспешные выгрузки и посадки, бессонное ожидание на стоянках, ночи и дни в железном лязге.

В этой жизни не хватало времени для посторонних раздумий, а сейчас его оказалось до странности много, да и сама поездка продолжала казаться невероятной.

Они все еще ожидали, что вот появится запыхавшийся гонец-самокатчик и объявит, что это всего лишь испытание, — тогда часто устраивались самые неожиданные испытания, чтобы выяснить, каков революционный дух бойцов.

Гонцы появились. Но они шли не торопясь. Они как бы олицетворяли собой две стороны комсомольского бытия: Антон Луба в мирном пиджачке и косоворотке, Иван Сурыгин в твердой военной фуражке, с тяжелой кобурой на боку.

— «Бабушка» посылает привет с приказанием полнеть! — сказал Луба. — Велела по пуду привезти с собой!

Маленький, щупленький Федор Михин, ожидавший посадки вместе с другими «дачниками», пробормотал соседу на ухо:

— Эх, сойти бы с этого дела!

Луба (как только он услышал? Ветром отнесло, что ли?) погрозил Федору кулаком:

— Я тебе сойду! Только попробуй!.. Головы будем откручивать!

С этим напутствием и отправились питерские ребята на дачу.

Поезд, который их вез, полз, точно ощупывая рельсы и боясь оступиться, застревая вдруг на мучительно долгие часы на каком-нибудь полустанке, и тащился снова, дребезжа всеми своими разболтанными потрохами.

Пассажиры такого поезда — точно жильцы, поселившиеся в одном доме; многие уже свели знакомство на длинных стоянках, на топливных самозаготовках, в очередях за кипятком и совсем по-соседски захаживают друг к другу «в гости».

Пожалуй, больше других привлекала гостей теплушка номер три, считая от паровоза. О ней говорили так: «Сходим к питерским ребятам», «А это у питерских ребят надо спросить».

К питерским ребятам шли со всего состава — потолковать насчет «текущего момента», разжиться газеткой. Настойчиво угощали всем, чем богат был тогдашний пассажир: сушеной рыбкой, солдатскими галетами, подсолнухами, какой-нибудь доморощенной заваркой для чаепития.

— Вы же там голодуете, знаем! Вон вы какие отощавшие…

А мимо поезда медлительно, как бы давая оглядеть себя до самого края, проплывала истерзанная войною земля: одинокие трубы между развалинами домов, кладбища разбитых паровозов, искореженные остовы сгоревших вагонов, взорванные водокачки, вокзалы, зияющие пробоинами. И на каждом вершке свободного пространства нагло прорастали, лезли вверх чертополох, бурьян — неизменные спутники разора и опустошения.

У питерских ребят была с собой карта бывшей Российской империи — старая, склеенная по сгибам. Сначала они частенько раскладывали ее на полу, отыскивая Дем — едва приметную точечку, похожую на мушиный след, — прикидывали, когда доберутся. Но дорога затянулась, и ни один железнодорожный начальник, даже сам наркомпуть, не взялся бы определить день их прибытия.

И вдруг оказалось, что они все-таки подъезжают к Дему.

— Как минуем Шипиус, так и ваша будет, — сказал старик волжанин, угощавший питерских ребят доморощенным табачком-крепачком. — А ветерок чуете? Это с Камы…