Борис Рощин - Открытая дверь

С этого дня Варвара как-то притихла, угомонилась. При встрече с Лещинской уже не пыталась ее задеть, спровоцировать на конфликт, а лишь молча, с изумлением и откровенной завистью пожирала глазами по-девичьи стройную фигуру врачихи в модном белоснежном костюме. Сползающий на колени живот Варвары вздрагивал и колыхался, словно она пыталась втянуть его, подобрать.

Жук тоже поглядывал на болонку. Играл хвостом и сучил ножками в собачьем восхищении, но подойти к ней ближе и познакомиться не решался. Слишком гордый и неприступный вид имела кудрявая модница.

Варвара наклонялась к Жуку, трепала ладонью его остренькую мордочку, успокаивала:

— Ничего, Жучок, ничего… Мы с тобой хоть и не доктора знатные, без орденов жизнь прожили, а тоже можем себя показать.

Как-то вдруг Варвара с Жуком со двора исчезли. Я не видел и не слышал их на улице целую неделю. Дядя Вася — муж Варвары, сгорбленный, но шутейный старикашка — таскался в магазин с кошелкой и матерился негромко. Возле старушечьей скамейки он останавливался всякий раз и сообщал новости:

— Моя-то дура! Вовсе рехнулась! Не ест, не пьет, присядку делает. Собаку, натурально цирк, фокусам обучает. Пса молоком поим. Тьфу! — дядя Вася плевался, качал головой и тащился дальше.

Наконец, в воскресенье утром, после таинственного своего затворничества, во дворе вновь появились Жук и Варвара. Поначалу я не узнал их, а когда узнал, долго не мог поверить собственным глазам. Разжиревшей горласто-базарной бабы не было. Варвара похудела, стала как будто выше ростом, живот исчез под легким расклешенным плащом стального цвета. На ногах Варвары красовались наимоднейшие туфли, пышно взбитую прическу ее венчала крохотная соломенная шляпка с диковинным голубым пером. На поводке Варвара вела Жука. Нет, это был не Жук. Перед двором явился великий собачий артист, мастер перевоплощения. У него был довольный сытый вид, острая лисья мордочка гордо смотрела вперед, хвостик, некогда подобострастно шаркающий по земле, покачивался сейчас на его спине упругим крендельком.

— Жук! Ребята, смотри, Жук! — вопили мальчишки, сбегаясь.

Жук, трепетавший прежде от всякого громкого крика, и ухом не повел. Высоко вскидывая лапки и стремительно перебирая ими, он не бежал впереди Варвары — рисовал. Возле старушечьей скамейки Жук остановился на мгновенье, нюхнул на земле камушек, непринужденно приподнял лапку и побрызгал на него.

— Идем, Жучок, идем! — капризным тоном избалованной девочки пропела Варвара. — Поищем-тебе на обед свеженькой рыбки.

На следующий день Жук появился во дворе в обнове — на шее его колыхался громадный бант, дающий фору банту болонки из восемнадцатой квартиры.

Еще через день Жук щегольнул в полосатой попонке, прикрывшей его спинку. Затем новым ошейником с серебристыми бляхами.

Райская жизнь Жука закончилась так же неожиданно, как и началась. То ли от свежей рыбы, то ли от другого деликатеса расстроил он свой желудок.

— Прочь с глаз моих, поносник несчастный! — кричала возмущенная Варвара. — Новый ковер, подлец, загубил! Всю квартиру в шерсти вывалял!

Жук, виновато опустив хвостик, жался к сараям, посматривал на бывшую хозяйку с тоской, не понимая, чем вызван ее гнев. На нем не было уже ни банта, ни попонки, ни ошейника с бляхами.

Несколько дней и ночей Жук сидел во дворе возле подъезда Варвары и тихо скулил, словно плакал.

— Пошел прочь, скотина! — ревела Варвара, распахивая окно, и швыряла в собаку гнилые картофелины. — Третью ночь спать не дает! О, проклятущий!

Постепенно Жук вновь освоился с дворово-бездомным своим бытием. Часами копался в помойках, грыз что-то, кашлял. Если его окликали, пес не поднимал головы, будто не слыша. Куски, которые бросали ему мальчишки, Жук хватал теперь без прежней страсти и часто ронял изо рта. Когда портилась погода — задувал холодный ветер и шел дождь, пес часами стоял под навесом сарая, подрагивая.

— А… «шестерка»! — приметил однажды Жука татуированный здоровяк из первого подъезда и хлопнул себя по ляжке: — Ко мне!

Жук не шелохнулся. Сгорбясь, смотрел прямо в хмельные стоячие глаза детины.

— Что?! — зарычал здоровяк, распаляясь гневом. — Ко мне, фрайер! Ну!

И вдруг произошло невероятное. Жук поднял вверх острую грязную мордочку и отчаянно-робко гавкнул. На человека!

— Ах ты, плевок судьбы! — заревел здоровяк, нагнулся, схватил подвернувшуюся под руку городошную биту.

Увернуться от увесистой биты пес не сумел. Страшный удар отбросил его щуплое тельце в сторону. Жук закричал тонко и пронзительно, потом забился на земле, силясь подняться. Его окружили люди. Пес все дергался и падал на бок и тихо скулил.

Толпа гудела.

— Кто его так?

— Вон тот толстомордый.

— Лапы, видать, перебил.

— Ты чего это, живодер, над животиной измываешься?

— А я што… — смутился вдруг здоровяк. — Я не хотел. Гавкает он.

— Правильно! Расплодили собак, пройти нельзя!

Жук притих, лежал на боку, разбросав лапы, моргал.

— В ветлечебницу его.

— Добить надо, чтобы не мучился.

— Докторшу, докторшу надо из восемнадцатой квартиры.

— Докторшу! — подхватили мальчишки. — Докторшу скорей, Жук умирает!

Лещинская вышла во двор, кутаясь в длинный махровый халат. Выглядела она усталой, невыспавшейся. Лицо ее — серовато-бледное, иссечено было мелкими морщинами, из-под наспех наброшенной газовой косынки выглядывали жидкие седые волосы.

— Видали?! — торжествующе пропела Варвара, когда Лещинская с Жуком на руках скрылась в подъезде. — Вот она какая есть без париков, да парфюмериев, да платьев белых.

Вновь во дворе Жук появился глубокой осенью. Он бежал на поводке в паре с кудрявой болонкой впереди новой своей хозяйки — Лещинской. Бежал как-то боком, опустив мордочку вниз и припадая на задние лапы. Болонка игриво наскакивала на Жука, покусывала его за уши, но Жук не обращал внимания на заигрывания подружки. Он казался маленьким собачьим старичком. Возможно, так оно и было, ведь никто не знал, сколько Жуку лет.

Он был подвижный, крошечный и пушистый. Он не понимал еще, кто входит в дверь: друг или враг. Бросался навстречу всякому и с восторгом крутил огрызком хвостика, дрожал от радости неуклюжим дымчатым тельцем.

Я подхватил щенка на руки, он успел лизнуть меня в нос и заскулил, застонал от избытка щенячьих чувств.

— Дядя, вам кого? — в дверях появился сутулящийся мальчик лет десяти с тонким хрящеватым и грязненьким носиком. В руке мальчик держал длинный хлыст-плетку, черные глаза его смотрели на меня строго и неприветливо.