Борис Рощин - Открытая дверь

Подошел Байрамов к столику, рюмку коньяка себе налил. Аркадий Фомич возле Байрамова трется, шепчет ему что-то и кулачок в ладошке кувыркает без серебряной своей улыбки. Бригадные на веранде столбами стоят выжидательно, и общий настрой, чувствую, на моей стороне. Лишь Гоша один, лизоблюд, Аркадию Фомичу знаки какие-то рукой делает и на окно кивает. «Черт с вами, — думаю, — перемигивайтесь. Вам теперь ничто не поможет. Я свое дело честно исполняю, а бригадные — судьи. Попробуйте-ка на их глазах извернуться».

Выдержал Байрамов характер свой до конца, деньги на стол выложил. Пять тысяч рублей! Правда, две пачки красненьких ему из своего кармана Аркадий Фомич сунул, но мне-то все едино. Уложили мы деньги на закусочный столик, жребий на первый удар бросили, и началась игра…

Не стану опять же описывать ее, утомительное это дело. Сразу скажу: выиграл! И, хотите верьте, хотите нет, никакого волнения в груди не ощущаю. Словно бы червонец выиграл, а не тысячи. Разложил неторопко пачки по карманам, подмигнул бригадным, которые обалдело на меня таращились, и говорю:

— Еще партейку, Измайлович?

— Хватит, — бригадир буркнул.

— Тогда прошу к столу, — бригадных широким жестом приглашаю, — угощаю всех! В честь победы и я, наверное, рюмочку пропущу…

Вот тут-то и была моя ошибка! Роковая ошибка! Ведь зарок себе на весь вечер дал, чтобы ни грамма в рот. И вдруг отпустил тормоза. С Максимычем чокнулся, с Федотом и Василием чокнулся, с Аркадием Фомичом чокнулся…

— А что, Андрюша, мизгирь ты дорогой, — Аркадий Фомич задушевно мне говорит и улыбчато на меня смотрит, — может быть, мы с тобой партийку сделаем? Что-то скучно становится.

— Спасибочко, уважаемый гражданин архитектор, — усмехаюсь, — на сегодня хватит. Пора топать домой к старухе.

— Зачем тебе топать, — возражает Аркадий Фомич, — когда ты можешь катиться к старухе на колесах. На своих колесах.

— Как так? — удивляюсь.

— Знаешь, мизгирь родимый, за что ты мне нравишься? — совсем уже задушевно произносит Аркадий Фомич, — За рисковый твой характер. Люблю рисковых людей. Короче: ставлю «Волгу» против всех твоих. Ну?!

— «Волгу»?! — опешил я, — Какую «Волгу»? Она же не ваша…

— Моя. Измайлович на ней по доверенности катается. Ну? Измайлович, дай ключи!

Байрамов достал из кармана связку ключей и бросил их через стол архитектору.

— Ну? — повторил Аркадий Фомич и положил ключи передо мной, — Возьмешь партию — твоя «Волга». Я слово держу железно. Все — свидетели.

Ох, чуяло мое сердце, нельзя соглашаться! Домой надо было топать, домой. На своих двоих катиться, а не зариться на четыре чужих.

Обвел я вопросительным взглядом бригадных, на лицах их одно лишь выжидательное любопытство нарисовано.

— Согласен! — говорю. — Давно хотелось мне, Аркадий Фомич, сразиться с вами по-серьезному.

— Знаю, знаю, мизгирь дорогой, — Аркадий Фомич кулачком в ладошке радостно закувырвал. — По-серьезному всегда интересно. Ну, Измайлович, и отчаянная у тебя в бригаде молодежь! Рисковая молодежь!

Опорожнил я свои карманы, все до рубля на закусочный столик выложил. Архитектор сверху на деньги ключи от машины опустил торжественно. Жребий на первый удар бросили, и…

Проиграл! За всю партию два шара только удалось закатить. У Аркадия Фомича же шары, казалось, сами в лузы заскакивали, только охать успевал паразит да вскрикивать: «Отчаянная молодежь пошла! Рисковая молодежь!» И бригадные, глядя на него, завелись вдруг весельем, поддакивать принялись архитектору, похохатывать прихлебательски.

Тоска меня взяла после проигрыша. Ох какая тоска! На свет белый смотреть не хотелось. А тут еще рожи гогочущие, черт бы всех побрал! «Пускай обдирают вас Байрамов с приятелем как липку, — думаю, — пальцем теперь не шевельну. Вместо того чтобы за меня болеть, они зубы за архитектором скалят. Весело им! Мне бы только свою тысчонку вернуть…»

— Что, Андрюша, мизгирь отчаянный, еще одну сделаем? — Аркадий Фомич вновь с душевностью говорит.

— Спасибочко, — отвечаю, — не хочется.

— А то давай на «смех» сыграем, — Аркадий Фомич предлагает.

— Как это? — не понимаю.

— Так, к примеру: я тысчонку на кон ставлю, ты — «смех».

— Ну?..

— Возьмешь партию — твои деньги, не возьмешь — голый вокруг озера бежишь. В чем мама родила, с топором в руках… Ну, тысчонка против «смеха»?

Ох, было у меня недоброе предчувствие и на этот раз, было! Пословица, которую от Николая слышал, на ум пришла: «Не за то отец сына бил, что в карты играл, а за то, что отыгрывался». Посмотрел в окно — сумерки густые на улице, детский сад огнями светится да за озером кое-где огоньки. «Может, рискнуть? — думаю. — На худой конец я это озеро голенький-то минут за двадцать облечу, а то и быстрее».

— Соглашайся, Андрюха, чего там! — печник Григорий совет дает. — Хочешь, я за тебя побегу? Соглашайся.

— Можно, Аркадий Фомич, и на «смех» сыграть, — говорю наконец, — только что за ставка у вас — тысяча? Для вас самая большая приятность риск. Так я понимаю?

— Сколько же ты хочешь? — архитектор спрашивает.

— На все! Я вас голый с топором веселю и риском ублажаю, а вы мелочитесь…

— Согласен! — Аркадий Фомич вдруг выкрикнул отчаянно-весело. — Ставлю все! А ну, Григорий, наливай всем!

И эту партию проиграл!

Позднее, анализируя обстановку того вечера, я все чаще и чаще останавливался на двух моментах, запечатленных моей памятью. В начале той последней партии Аркадий Фомич переглянулся с Гошей и кивнул ему головой куда-то в сторону детского сада, как бы напоминая о чем-то. Гоша исчез и больше не появлялся. Играя, Аркадий Фомич не раз посматривал на часы и, что удивительно, не брал иногда «верняков». Уже тогда у меня мелькнула мысль, что архитектор тянет время, кого-то ждет…

Топор отыскали для меня где-то бригадные. Тяжеленный колун на длинной рукоятке. Разделся я, с разрешения Аркадия Фомича ремень на себе оставил и стыдное место свое листком лопуха прикрыл (под ремень лист заправил). Потом принял из рук гогочущего Степы колун, поднял его высоко над головой и с криком «ура!» мимо детского сада полетел.

Озеро я минут за десять обежал без всяких приключений и никого не встретив. К детскому саду уже приближался, когда возле мосточка через ручей ударили мне по глазам светом фары машины. Остановился я, прикрыл глаза топором, и тут ко мне темные фигуры людей бросились. Один за ноги схватил, повалил, двое других на руки налегли. Топор вырвали, руки за спину заломили и к черной милицейской «карете» понесли. И только плывя над землей понял я, как подкузьмил меня проклятый архитектор.

Помню, бабушка моя говаривала: «От тюрьмы да от сумы не зарекайся». Теперь, приобретя кое-какой жизненный опыт, добавлю: «И от сумасшедшего дома тоже».