Борис Рощин - Открытая дверь

Отогревшись, Дурмашина снял телефонную трубку, прокричал:

— Алло! Товарная? Дурмашина говорит. Да, из Заготконторы. Есть вагончики? Есть. Когда подавать будете? Утром? — лицо Дурмашины вытянулось. — На кой хрен нам утром, нам сейчас надо. У нас здеся целая кодла стоит на цирлах. Вагоны в момент выкинем… — Васька слушал телефонную трубку, и лицо его мрачнело. Наконец он бросил трубку на аппарат и витиевато, солено выругался.

Отодвинул рукой Петьку Убогого в сторону, подсел к стреляющей искрами топке и, деловито сопя, стал стаскивать с ног резиновые сапоги. Нимало не смущаясь Кошатницы, размотал бесчисленные прокисшие портянки, развесил их на стуле, поближе к огню. По конторке поползла тугая удушливая вонь. Кошатница, прикрывая нос пуховым платком, подошла к окну и открыла форточку.

— Ехал я как-то из Питера, — начал рассказ Дурмашина. — Стал в вагоне переобуваться. Один фрайер со мной рядом сидит и все носом крутит. Потом спрашивает: «Вы, товарищ, портянки меняете?» Меняю, говорю ему, товарищ. Только на водку.

Побагровев, Дурмашина захохотал. Его никто не поддержал. «Волки» слышали этот анекдот десятки раз и сейчас ждали от своего вожака не болтовни, а действия.

— Нда… — протянул Васька, перестав смеяться, — альтернатива…

Где услышал Дурмашина слово «альтернатива» и каким чудом запомнил, ведомо было только ему. Смысл этого слова для Васьки оставался тайной, но пользовался он им охотно и не без успеха.

Несмотря на поздний час, репродуктор на стене конторки верещал. Лешка Локатор привстал со скамьи, дотянулся рукой до репродуктора, прибавил громкости.

«Надо, надо, надо нам, ребята, жизнь красивую прожить, — ожил песней репродуктор. — Надо что-то важное, ребята, в нашей жизни совершить…»

— Надо, — вслух согласился Васька, — но где взять?

— Может, Жорке Дай на абразивный позвонить, — высказал предложенье Локатор, — у него в огнетушителях брага заварена.

— Таких, как Жорка, убивать надо, эксплуататоров, — проговорил Дурмашина. Он за стакан браги стакан крови высосет.

— Я согласный за стакан крови, — хихикнул Цимус, щуплый, с белесой челкой на лбу, «волк».

— А я не согласный, — прохрипел Дурмашина и стал натягивать сапог на ногу, обмотанную теплыми разопревшими портянками.

— Ничего, найдем! Пасть облагородим! — прибавил Васька с фанатичной верой в голосе и притопнул сапогом.

Эта вера Дурмашины, неуемная его энергия и вели за ним «волков». Васька никогда не был одинок, вернее — в одиночестве. Работал он всегда самозабвенно, оттого и получил прозвище Дурмашина. Прозвищем своим Васька гордился, охотно поменял бы на него свою бесцветную фамилию Кузьмин. В отличие от остальных «волков» Васька мог работать даже после великого перепоя. Железный его организм был рассчитан природой, наверное, на двести лет жизни. Васька вгонял эти двести лет в сорок. Ежедневно он заливал в себя порцию спиртного, которая могла свалить и быка. И ежедневно в работе с потом изгонял ее. К утру Дурмашина всегда был готов принять новую порцию зелья любой марки. Когда-то он был вхож в лучшие бригады шабашников, что промышляют на железной дороге: выгружают вагоны с углем, солью, цементом, минеральными удобрениями, химикатами и прочим товаром, за разгрузку которого совхозы района и предприятия города платят шабашникам хорошие деньги. Но в бригадах этих Васька не прижился. У шабашников была чуть ли не производственная дисциплина. Работали они трезвыми или чуть глотнувшими, что Дурмашина не любил. В любой момент «голова» — бригадир шабашников мог потребовать деньги, чтобы «бросить на лапу» кому надо и получить выгодный заказ. Деньги в кармане Васьки почти никогда не водились, и он всегда был в долговой кабале у «головы». И, наконец, что угнетало Дурмашину в бригаде шабашников больше всего, это невозможность показать себя в работе. А это было единственное, что мог Дурмашина в жизни и чем втайне гордился. У шабашников же, как ни старался Васька, его никто не замечал. Шабашники никогда не будут, к примеру, отбрасывать выгруженный из вагона уголь от железнодорожной колеи вручную. «Голова» найдет «Беларусь» с навесным бульдозерным оборудованием, и тракторист за пятерку охотно и быстро отгребет уголь на положенный железнодорожным законом двухметровый габарит.

Другое дело здесь, в Заготконторе. В Заготконторе Дурмашина был нарасхват. Кому погрузить, выгрузить, поднести, бросить — все шли к Луке Петровичу и просили его — Ваську Дурмашину. Заведующий ценил Ваську и дорожил им.

Все четверо заготконторских «волков» находились под защитой и покровительством Луки Петровича. К «волкам» заведующий предъявлял три основных требования: молчать, не воровать, работать. Особенно следил Голуба за выполнением своими подопечными первого пункта. «Волк», сболтнувший лишнее о делах заведующего, немедленно изгонялся с базы. Если изгнанный, вопреки воле Голубы, решался появиться на территории Заготконторы, Лука Петрович снимал телефонную трубку и вызывал милицию. И тогда «волк», за которым, как правило, водились грешки: пьянство, тунеядство, отсутствие прописки, уклонение от выплаты алиментов и прочее, и прочее, надолго исчезал.

Не выносил заведующий и «волков» нечистых на руку. Каким-то чутьем он распознавал таких людей, и больше одного дня они на базе не задерживались.

На третий пункт своих требований — «работать» — Лука Петрович смотрел сквозь пальцы. «Кто не работает, тот не ест» — правило это действовало и без вмешательства заведующего. Лука Петрович лишь слегка подправил его: «Кто не работает, тот не пьет».

Нынешние заготконторские «волки» во главе с Дурмашиной отвечали всем требованиям заведующего базой. Покровительство Луки Петровича давало «волкам» многое. И, прежде всего, спасало их от милиции, комиссий по борьбе с пьянством, домоуправлений, настырных жен и прочей, как сказал бы Дурмашина, альтернативы. В критический для «волков» момент заведующий всегда мог оформить их на штатную должность в Заготконторе и тем самым отбить у милиции или комиссии по борьбе с пьянством.

Васька вновь снял трубку, набрал номер:

— Алло! Кочегарка? Жору Дай прошу к телефону… Жорка, ты? Дурмашина говорит. Я слыхал, ты брагу варишь?.. Ладно, не прибедняйся, я ведь не за красивые глаза прошу. Плакатик у меня есть мировой, — Васька подмигнул «волкам». Он знал страсть Жоры Дай к разным плакатам, изречениям, лозунгам.

«Волки» затаили дыхание, они поняли замысел вожака. Все теперь зависело от того, понравится Жорке мысль, начертанная на плакате, или не понравится. Если да — Жорка может отвалить за нее королевскую цену.

— Написано на ем вот что, Жора… — Дурмашина выдержал паузу. — «Человек человеку друг, товарищ и брат».