Борис Рощин - Открытая дверь

— Зачем мне это надо? — возразил Володя. — Я тракторист, а не электрик. Мне резину на колесах сменить некогда, и рулевое барахлит. А за бункерным хозяйством всегда механик с абразивного завода присматривал.

— Механику за это платить надо.

— А мне не надо?

— Ты на окладе. Трактор твой нам нынче не к спеху, займись подъемниками.

— Не буду я подъемниками заниматься, — буркнул обиженно Володя. — Не нравлюсь, давайте расчет. Как-нибудь и без вашей конторы проживу.

— Черт с тобой, уходи! — вспылил Антоныч. — Мы без тебя тоже как-нибудь перебьемся.

Володя ушел, хлопнув дверью, Антоныч тут же пожалел, что сорвался, накричал на тракториста, зря обидел парня. Что такое творится с ним? Совсем разучился с людьми разговаривать. Бывало, и совсем еще недавно, к каждому его слову прислушивались и грузчики, и любое начальство, а сейчас? Володя, из которого слово клещами не вытянешь, и тот на дыбы поднялся, и из-за чего?

Стараясь быть подальше от окна, за которым галдели шоферы, Антоныч вновь снял трубку и набрал номер директора Заготконторы. Проговорил в трубку решительно:

— Илья Терентьевич, вся база машинами забита. Зашиваемся. План «горит».

— Что предлагаете? — спросила трубка.

— Навал, Илья Терентьевич. Я уже дал команду готовиться.

— Думаете, это выход?

— Не выход, но все-таки…

— Я только что разговаривал с сельхозотделом горкома, Антон Павлович. Урожай в хозяйствах выдался отменный. Совхозы берут новые повышенные соцобязательства. Придется и нам, Антон Павлович, изыскивать резервы.

— У меня резервов нет.

— Хорошо, грузите навалом, думаю, что сельхозуправление возражать не станет, — продолжал ровным голосом директор Заготконторы. — О других резервах поговорим завтра вечером на общем собрании. Вы не забыли, Антон Павлович, про собрание?

— Не забыл, — буркнул Антоныч и про себя подумал: «Нашли время собрания устраивать. Работать надо, а не заседать».

— Да, еще вопрос: что у вас произошло с трактористом Константиновым? Он только что принес мне заявление об уходе.

— Отказался выполнять приказание, — пояснил Антоныч нехотя. — Послал его на бункерные подъемники, а он полез в бутылку.

— Но так же не делается, Антон Павлович. Константинов тракторист и, как мне известно, добросовестный, знающий работник.

— Это верно, парень он трудовой, — согласился Антоныч и вздохнул. — Ладно, Илья Терентьевич, я с ним переговорю еще, заявление его не подписывайте.

Повесив трубку, Антоныч устало обхватил голову руками. Голова гудела, раскалывалась от всех этих бесчисленных забот и волнений, которые рушились на него ежеминутно. Сезон только еще начинается, а он уже выдыхался, словно новичок на ручной погрузке вагона из хранилища.

— Антоныч! — в окно просунулась голова Кулик-Ремезова. — Эй, Антоныч!

Заведующий вздрогнул, словно проснувшись, спросил:

— Чего тебе, Егор?

— Ето самое… Федька послал сказать: аккумуляторы на карах садятся, контейнера не тянут. На подзарядку надо ставить.

— Знаю, — Антоныч махнул на Кулик-Ремезова рукой. — Иди работай, вечером чего-нибудь придумаем. Может, с «Сельхозтехникой» договорюсь насчет зарядки. «Волков» не видел?

— На тарном складе вроде копошатся.

— Да, верно, — вспомнил Антоныч, — я их капустную клетку посылал складировать. Кликни, Егор, ко мне Петьку Убогого. И тетку Фросю глянь, тоже кликни.

Не успел Егор прикрыть за собой дверь, как в конторку ввалился Петька Убогий. Щетинистый, в расстегнутом бушлате, под которым виднелась голая впалая грудь, весь осыпанный опилками и мелкой щепой, Петька тем не менее выглядел посвежевшим. Он запустил руку за пазуху, вытащил из кармана что-то завернутое в газету и, протянув пакет Антонычу, прохрипел:

— Будь друг, Антоныч, зайди по пути на почту. Отошли моим в Псков. Тридцать рублей. Дочке.

Антоныч развернул газету, пересчитал деньги, пообещал:

— Сегодня же отправлю. В крайнем случае, завтра в обед. Сколько лет твоей уже?

— В понедельник семь стукнет.

— Может, письмишко напишешь им? Эвон карандаш, бумага.

— Ни к чему это, — буркнул Петька и запахнулся в полы бушлата. — После обеда чего делать? Капустную всю закончили.

— После обеда на овощехранилище давайте. Начнем картошкой забивать. А завтра всем на вагоны, навалом грузим.

Петька ушел, а дверь за спиной заведующего вновь скрипнула, и в конторку проскользнула тетка Фрося. Была она невысокой, сухонькой, слегка сутулой и вовсе еще не старой, но все на базе, в том числе и Антоныч, звали ее теткой Фросей. Работящая до одури, тетка Фрося возглавляла на базе баб-пенсионерок, по характеру своему походила чем-то на деда Сашу, возглавлявшего пенсионеров-мужиков. Пенсионерки тетки Фроси тоже подрабатывали на базе Заготконторы по силе-возможности. Перебирали овощи, картошку, грибы, в работе разве что не засыпали. В сезон, когда все на базе гудело, скрежетало и лязгало, пенсионерки малодушно покидали базу, оставляя неутомимую тетку Фросю наедине с ненасытным и безжалостным сезоном. На базе тетка Фрося являлась старейшиной, она выдерживала уже тридцать второй сезон.

— Вот что, тетка Фрося, — проговорил Антоныч, потирая лицо ладонями, — завтра начинаем грузить навалом. Придется тебе пошустрить. Чтобы ни одной картошины на земле под вагонами не валялось. И новая эстакада опять же под твоим глазом должна быть. За вагонными дверями с тыльной стороны присматривай, от путей. Чтобы чужие люди возле вагонов не терлись…

Антоныч вдруг поймал под белым платком взгляд тетки Фроси и поперхнулся. Спросил оторопело:

— Чего эт ты на меня, как на икону, глаза пялишь?

Тетка Фрося прикрыла рот передником, всхлипнула.

— Ты что?! — Антоныч вздрогнул. — Говори, чего стряслось?

— Ванька, малец, прибегал на базу, сосед твой…

— Ну? — сердце Антоныча сжалось, затаилось.

— Матушка твоя… Серафима Васильевна… померла.

Хоронили Серафиму Васильевну после полудня на старом городском кладбище. День выдался тихий, солнечный, в меру жаркий. Серафима Васильевна лежала в гробу прикрытая до подбородка белой простыней и словно спала. Лицо ее, освещенное солнечными лучами, было спокойным и совсем маленьким. Одинокий, рано пожелтевший березовый лист вспорхнул вдруг над окаменелым лицом Серафимы Васильевны и мягко опустился на ее плечо.

Антоныч безотрывно и бесслезно смотрел на мать, прощаясь. Бездумно было в голове и пусто, звонко как-то. Будто птицы посвистывают в мертвом пустом лесу. Антоныч наклонился и поцеловал мать в лоб. «Закрывай», — сказал кто-то.

Гроб закрыли крышкой, заколотили и стали на веревках опускать в сухую песчаную могилу, вырытую под развесистым кустом бузины. За веревки держались грузчики Федор, Степан, Кулик-Ремезов и сторож базы дядя Яша, старый друг-приятель Серафимы Васильевны. Дядя Яша медленно перебирал веревку, опуская гроб, а нога-деревяшка его врезалась в свежий могильный песок, тонула в нем. Потом над могилой вырос небольшой холмик. Дядя Яша черенком лопаты выдавил на нем крест и долго стоял перед могилой понурясь. В сторонке, неподалеку от могилы деда Антоныча, старухи расстелили на земле белую скатерть и стали распаковывать корзины с поминальной снедью, доставать бутылки с вином.