Иосиф Герасимов - Ночные трамваи

— Но ведь не у одной меня сомнения, — растерянно проговорила она.

— У кого еще? — быстро спросил адвокат.

— У майора… начальника колонии.

Адвокат сразу же подался к ней, схватил со стола сигаретку, тут же чиркнул спичкой, глаза его необычно заблестели.

— Ну-ка расскажите, это интересно.

Рассказывать, собственно, было нечего, но она все же подробно передала, что произошло в комнате Киры. Адвокат выслушал, потеребил свою губу.

— Да-а, — с усмешкой произнес он. — Это, однако, редкость. В этом что-то есть. Такие мужики чуют… Очень даже чуют. А может, он что-то и знал, да сказать не мог…

Он задумался и неожиданно заговорил отрывисто:

— Есть только один путь… Один, Светлана Петровна. Здесь, в Москве, вы ничего не высидите. Вам надо ехать в Третьяков и самой все копать… А адвоката вы на это дело не найдете.

На нее все это обвалилось сразу, как удар, потому что она мгновенно представила: снова надо все бросать здесь, в Москве, снова лететь в Третьяков и там мотаться по разным местам. А ведь когда ехала сюда, то представляла: этот адвокат сам возьмется за дело и сам найдет пути, чтобы помочь Антону, а она снова вернется к своим заботам… А здесь… У нее то ли в самом деле закружилась голова, то ли она на какое-то время потеряла ощущение реальности, и все перед глазами смазалось, образовалось туманное пятно, и сквозь него проступило обветренное лицо Антона с потрескавшимися губами.

Это был, наверное, первый по-настоящему теплый вечер в Москве. Столько дней лили дожди, а днем обрушилась жара, влажная, тяжелая, сгустившийся в плотную синеву воздух словно бы насытился лаской, мягко окутывая ею дома, кусты, людей. Светлана, выйдя из консультации, сразу опьянела от этого воздуха, ее чуть покачивало, и она долго, очень долго брела улицей, пока не увидела сквер, а в нем пустую скамейку, облитую желтым светом фонаря, прошла за чугунную ограду, села и прикрыла глаза. Думать она не могла, чувствовала, что обессилела, словно устала бороться с бушующим водным течением, и ей ничего не оставалось, как подчиниться ему: пусть несет, куда несет. Нечто подобное с ней уже было однажды, когда она еще считала себя женой моряка, выезжала встречать суда в порты, на этот раз нужно было в Одессу, чтобы встретить там Антона, но теплоход опаздывал, и она подалась в Аркадию. Заплыла далеко, размышляя о своем, а потом обнаружила: и берега-то не видно, у нее вряд ли хватит сил вернуться назад, она легла на спину, щурясь от невообразимо синего неба, открывшегося в своей безграничности, подумала: «Я ведь могу утонуть, — но эта мысль не вызвала никакой паники, странное безразличие охватило ее: — Что будет, то и будет». Она качалась на волнах, и ей потом даже мнилось: заснула на них. Ее подобрал случайно проходивший катер, свезли в больницу, — лицо и грудь были сожжены солнцем, поднялась температура, но утром она удрала из больницы — нужно было встретить Антона, она его и встретила, и, когда он обнаружил у нее жар, ответила беззаботно: «А, перекупалась». И все же она долго не могла забыть этого покойного, почти сладостного безразличия, сковавшего ее в море, оно исключало даже какой-либо проблеск действия, это воспоминание было неприятно, вызывало тошноту и презрение к себе.

Нечто подобное было с ней сейчас. Совсем недалеко в густой тени дерева шла возня, кажется, там было две пары, девчонки хихикали, всхлипывали, хотя совсем рядом по тротуару тек поток прохожих. Странно, что она все это слышала, но ей нужно было хоть немного отойти от обрушившегося на нее в консультации. Она еще там поняла, что решилась на сложное, может быть неподъемное дело, но и другое утвердилось в ней прочно: она не может отступиться, что бы с ней ни делали, как бы ни распинали на части, но отступиться нельзя. Даже если бы не случилось того, что она пережила во время свидания с Антоном, она бы тоже не смогла отступиться, потому что в ней самой помимо ее воли сработало нечто, неопределимое еще словами, оно и прежде было частью ее самой. Ведь так она всегда жила, так и работала. Может быть, вот это понимание почти безнадежности предприятия и бескомпромиссная решимость не отступаться, — эти два непримиримых начала, столкнувшиеся в ней, и вызвали приступ полного безразличия. Ей хотелось курить, но она не могла открыть сумку, чтобы достать сигареты, так и сидела, прикрыв глаза, откинув назад голову, без единой мысли, слушая вечерние звуки улицы.

Кто-то провел рукой по ее руке, чужим дыханием опалило щеку:

— Девочка, свободна?

Она увидела перед собой усатую физиономию с выдвинутым вперед подбородком, и это мгновенно вывело ее из состояния безразличия. Ее держали за руку, и держали крепко… Она и сама бы не смогла объяснить, как это у нее получилось: она ударила человека ногой, и, наверное, ударила сильно, потому что услышала какой-то хруст, и тут же вскочила, перемахнула через чугунную ограду и сразу же оказалась в толпе, стекающей вниз, в подземелье метро.

Нервная дрожь пробежала по телу, и сразу сделалось легко, словно произошла разрядка. Светлана неспешно вышла на платформу, спокойно вошла в вагон. Думать о происшедшем не могла, увидела себя отраженной в оконном стекле: жесткие черты лица, небольшая свежая царапина на лбу, — бог весть где зацепилась, может быть, когда рванулась к ограде, задело веткой, она прикрыла царапину прядью волос.

Светлана быстро добралась до дому, небо уж было темным, звездным. Она поднялась на лифте, открыла двери и сразу почувствовала: в доме кто-то есть. Потом только увидела луч, льющийся из большой комнаты, и сразу вспомнила: когда-то отдала ключ Матвею. Она заглянула в комнату. Он лежал на тахте, повесив пиджак на спинку стула, прикрывшись журналом от света настольной лампы, видимо, дремал. Светлана сбросила туфли, босиком, чтобы не шуметь, прошла к ванной, мягко нажала выключатель: надо было умыться и привести себя в порядок… Она еще не успела закончить прическу, как услышала: за спиной скрипнула дверь, и увидела в зеркале улыбающегося Матвея.

— Привет, — сказала она ему не оборачиваясь.

— Привет, — ответил он. — Хороша же ты, однако.

— Хороша, — согласно кивнула она и обернулась.

Он стоял в проходе, протянул к ней длинные руки. Рукава синей рубахи были завернуты, и седоватые волосики поблескивали. Он решительно привлек ее к себе, поцеловал, но ей неприятен был его поцелуй, впервые она ощущала такое, даже поморщилась оттого, что его седые усики укололи губу.

— Здесь, наверное, не лучшее место, — сказала она, пытаясь выйти из ванной.

Он пропустил ее. Она машинально у порога сунула ноги в тапочки и двинулась в комнату, мельком заметила — все бумаги на ее столе перебраны, ей это тоже не понравилось, и она сказала: