Иосиф Герасимов - Ночные трамваи

Он неторопливо шел по проходу к трибуне, и по мере того как двигался, в зале устанавливалась немая тишина, так что был слышен легкий скрип кожи его темного пиджака. Он поднялся, поправил водолазку на горле, и Светлана ощутила, как, видимо, и многие в зале, что сейчас произойдет нечто небывалое, уж очень страшной была усмешка Матвея на чуть побледневшем лице.

— У вас есть диссертация? — обратился с вопросом Матвей к ученому секретарю, худощавому коротышке в легкой затертой кожаной куртенке, с вечной надменной усмешечкой. Как ученый он из себя ничего не представлял, потому тщился показать: он в институте и есть подлинный хозяин, а не директор, который вечно в разъездах. С Матвеем у него были хорошие отношения, и потом, вспоминая происходящее, Светлана подумала: этот коротышка, пожалуй, знал о предстоящем выступлении Матвея, уж очень с большой готовностью отозвался:

— Она передо мной.

А дальше все развивалось, как по подготовленному сценарию.

— Я буду читать куски, а вы сравнивайте с текстом диссертации. Открыли страницу седьмую? Есть? Я читаю, — он прочел абзац. — Ну что, слово в слово?

— Почти, — ответил ученый секретарь.

Так он прочел еще несколько абзацев и опять получил подтверждение ученого секретаря. Светлане да и многим в зале стало ясно, куда Матвей клонит: он нашел источник, откуда переписаны были Гульсарой эти абзацы.

— Ну вот, — подтвердил он. — Я, как вы уж догадались, читал не из диссертации. А из трудов уважаемого профессора Кудрявого. Конечно, профессор имел право поделиться своими размышлениями с ученицей. Но, я полагаю, не так явно.

Тяжелый шум прошел по залу. Это был скандал, непоправимый скандал. Ведь если и в самом деле у Азаматовой в диссертации обнаружатся переписные места, а попросту говоря, плагиат, то по существующему положению диссертация снимается без права ее повторной защиты и все, что наработала Гульсара, перечеркнется.

Директор побледнел, но с места раздался уверенный голос Кудрявого:

— Извините, там есть сноски?

— Есть, — ответил ученый секретарь. — Но кавычек нет.

— Да и сноски не везде, — небрежно бросил Матвей.

Директор поднялся, он нашел решение:

— Мы объявляем перерыв в заседании совета. Сейчас назначим комиссию по проверке заявления товарища Гуляева… Декада. Да, я думаю, десять дней — срок вполне достаточный. Тогда продолжим…

Декада… Какие же это были тяжкие дни в институте. Он словно бы раскололся на половинки, хотя и прежде не было единства. Суетилось много всяких группок, но теперь все обострилось, все всплыло наружу. Одни видели в Матвее честного, открытого борца за чистоту в науке (у профессора Кудрявого тоже ведь было немало недругов), другие осуждали Матвея, считали, поступок продиктован личным, являет из себя один из наглядных примеров сведения счетов. Светлана тоже так считала, хотя из группы Кудрявого многие перестали с ней здороваться, полагая, коль она работает с Гуляевым, то и разделяет все его взгляды, приемлет все его методы. Но она не могла переговорить с Матвеем, он исчез из института, его нигде не было, а домой звонить не хотелось.

Он появился у нее дня за два до повторного совета. К тому времени уж стало известно, что комиссия посчитала: плагиата нет.

Он позвонил ей вечером, предупредил — сейчас придет, и явился вскоре веселый, объявил с порога: он нынче свободен допоздна.

Она спросила его:

— Зачем ты это сделал, Матвей?

Он рассмеялся, сильными руками привлек к себе, сказал то, что говорил уже не раз:

— Ну что за прелесть, когда ты сердита. У тебя глаза начинают светиться, будто у кошки.

Но она твердо решила — не дать ему слукавить.

— Я ведь тебя спросила.

— А зачем? — рассмеялся он. — Неужто тебе не ясно: я пообещал Кудрявому ответный удар. Ведь привык выполнять обещания. Надо быть обязательным.

— Но ведь ты ударил по девочке… Ее все любят, а ты так бесцеремонно.

— Ну а когда бил Кудрявый, он что же, только по мне? Я ведь просил ставки, и дирекция пообещала. А ставки — это не просто места, а живые люди… Молодые. Жаждущие у нас работать. Они готовились к конкурсу. Пришлось им отказать. Троим… Что же, Кудрявый, по-твоему, не знал обо всем этом? Уверяю, знал. И даже пофамильно. Знал, есть среди троих один очень талантливый парень. Однако же родителя этого парня он не переносит. Все очень просто, малышка. Не я начал войну, а старый барбос с бородой, облизывающийся, как кот на масло за витриной, на эту самую Гульсару. Видит око, да… Но ты не бойся. Я ведь ударил не до смерти. Выправится твоя Азаматочка. Крепче будет. А то бы получила свою степень и считала: в науке все даром дается. Тебе легко было?

— Мне никогда не бывает легко.

— Вот видишь. А у тебя есть я. А это не так мало, дитя. Очень даже… я бы сказал…

— Самонадеянный индюк, — сказала она. — Противно на тебя смотреть. И на этого твоего заморыша… Ученый секретарь. Хотела бы я знать: сколько там от науки, а сколько от злости к таким, как Азаматова. Дрянь дешевая. Он и на меня поглядывает высокомерно.

Матвей не обиделся, опять рассмеялся:

— Ученых секретарей лучше всего держать в союзниках. Ему по должности положено быть прохиндеем.

Вот тогда Светлана взбесилась.

— Мне не нравится все это, Матвей. Я не участвую в таких играх. Я люблю дело и ненавижу, когда начинается мышиная возня. От тебя я такого не ожидала… Мы сейчас можем поссориться. И имей в виду: я ведь тоже не из тех, кто поворачивает назад.

— Я знаю, — серьезно сказал Матвей.

Он взял ее руки в свои, положил голову на колени и взглянул снизу покорным взглядом.

— Знаешь, малыш, — тихо сказал он, и она удивилась необычной нежности его голоса. — Я ведь с детства приучен: все надо добывать самому. Если на то пошло, я даже не знаю свою настоящую фамилию. Мне ее дали наобум. Я ведь вовсе не виноват в том, что в сорок первом началась война и наш городок разнесли в щепки. А потом был какой-то эшелон… Меня, завшивленного, подобрали под скамейкой на вокзале… Детдомовских, девочка, ты всегда отличишь. Они за пайку и по вертикальной ледяной стенке до вершины заберутся. У тебя было сытое детство?

— У меня было сытое детство, — сказала она. — И ты знаешь: отец мой генерал… Но не надо давить на жалость. Я не думаю, что, если человек в чем-то ущемлен, это дает ему право бить других.

— Ты правильно думаешь, — покорно согласился он. — Но я никого не бил, я отбивался… Мы идем по второму кругу. И мне снова приходится тебе напоминать, что не я напал первым. А отбиваться я обязан… даже очень обязан… Наука не богадельня, тут раз подставишься, так второй раз схарчат. И мы закроем тему.

— Закроем, — согласилась она.

Светлана и вправду попыталась забыть ту историю с защитой, и это ей удалось, потому что вскоре Кудрявый нашел общий язык с Матвеем, и они больше не мешали друг другу, а Азаматова всем приветливо улыбалась.