Иосиф Герасимов - Ночные трамваи

Он знал: и сейчас не все обстоит хорошо, говорил об этом на бюро обкома, не стеснялся костерить тюремное начальство, потому как получил данные: там берут мелкие прохиндеи свою мзду за внеочередную передачу. После его напора двоих отправили под суд, хотя находились работнички, что возражали: тюрьма, мол, не санаторий. Да, это так, но и там должна торжествовать законность. Конечно, ныне сидели в тюрьмах не те люди, что томились в камерах в предвоенный год, тогда больше было интеллигенции — военных, ученых, инженеров, были и урки, а сейчас — хулиганье, взломщики, спекулянты, взяточники, торгаши, да и другая подобная сволочь, но сволочью они становятся тогда, когда суд это доказал, а в следственных камерах пока еще невиновны… Но не об этом речь… Да, он, конечно, поверхностно посмотрел дело Вахрушева, а самого подсудимого не видел. Он мог и не углубляться в это дело, ведь у Фетева всегда все в полном порядке, вот и суд подтвердил обвинение… Дело было доказано, показания свидетелей четкие, даже сам взяткодатель признал факт, правда, ему было обещано — к делу не привлекут. Фетев у Лося и получил на это разрешение, но взяткодатель и на суде не был, заболел, и тяжко, рабочие же его бригады подтвердили: деньги собирали, по их расчетам выходило двадцать тысяч, — это Лосю запомнилось, потому что во всем деле только вот эта часть его немного насторожила, показалось: что-то тут не до конца доведено, ведь в бригадах всегда собирают деньги, это он знал, рабочие-то не показали — деньги для взятки, как-то все это было обойдено, но зато два других свидетеля были категоричны, их показания подтверждались очными ставками, были повторены на суде. К Вахрушеву применили не самую строгую меру наказания, учли его характеристику, ходатайство от районных властей и дирекции завода, суд республики подтвердил приговор… Все чисто, все очень чисто… А вот теперь…

Не было для Зигмунда Яновича ничего страшнее в работе следователя, чем насилие, в каком бы оно виде ни применялось, вот с этим он никогда не смирялся, потому что помнил, как много лет назад над ним измывался твердолобый следователь, требуя признания, что Лось — агент панской Польши, а Зигмунд Янович и польского языка почти не знал, вырос здесь. Когда-то прадеда его сослали в Сибирь, к Байкалу, а потом уж, в конце прошлого века, то беспокойное польское поселение разбрелось по разным российским городам. Отец Зигмунда стал учителем русской словесности, да и женился на русской, правда, имя дал польское — это в память деда. Какая там к черту разведка пана Пилсудского!.. Но тот лобастый следователь, которому дана была команда вырвать у Лося признание, сбивал его прицельным ударом кулака на пол, орал: «Я из тебя, псякревный ублюдок, вытащу, как ты Родиной торговал. Не таких гадов кололи!» Чтобы унизить Зигмунда, оправлялся на него, норовя попасть струей в лицо… Это осталось в памяти навсегда, но не обернулось злобой на все и вся.

Пожалуй, он и пошел после войны в юристы, чтобы понять: что есть закон. И неважно было, что он после института занял место адвоката, он готовился к большему и добился его, благо сменилось время, — а он почему-то был убежден: оно сменится, и не ошибся.

Фетев, Фетев… У Зигмунда Яновича всегда была некая неприязнь к этому человеку, но он старался подавить ее в себе, он даже не мог объяснить, что раздражало в Фетеве, вроде бы отличный работник, веселый человек, образован, работает легко, и все ему удается. Лось и хотел быть объективным: пусть двигается по служебной лестнице, а то, что у Зигмунда Яновича есть какая-то личная, не совсем понятная неприязнь к Фетеву, то это не должно мешать делу. Ну а сейчас все начинает оборачиваться иной стороной… Возможно, ведь и прежде Фетев так вот добивался показаний подследственных и свидетелей, ведь если к такому прибегают, то оттачивают довольно безупречные методы, которые срабатывают точно. Надо это проверять, никуда не денешься… Конечно, Зигмунд Янович направит самым срочным образом документы в Прокуратуру РСФСР, там должны будут запросить дело, заняться пересмотром его в порядке надзора… Должны? Все это легко сказать… Зигмунд Янович мысленно усмехнулся, вспомнив ежедневные папки, набитые бумагами, в которых жалобы, просьбы, требования, их прочесть внимательно в прокуратуре не успевают. А что творится в республиканской на Кузнецком мосту? Бумаги, бумаги, бумаги — курганы, вырастающие ежедневно, и в каждой из них крик о помощи. Если бы эти бумаги заговорили разом, все, кто был бы рядом, оглохли… Все так… Ну, протест от прокурора области все-таки кое-что значит, но не всегда, нет, не всегда. Те горы бумаг, возносящиеся в поднебесье, что ныне окружают любого столоначальника, порой и не пропустят даже голоса Лося. Его просто могут не услышать.

— Ну вот что, — сказал Зигмунд Янович Светлане, — коль мы с вами этим занялись, то пошли в кабинет. Садитесь да пишите на мое имя письмо с просьбой о пересмотре дела. И укажите там, как и мне говорили, что Фетев на вас давил…

— А зря на вас папка разобиделся, — улыбнулась она.

— Да вы не спешите, — нахмурился Лось. — Еще ведь неизвестно, как все кончится. Тут хлопот и хлопот. Да и можем с вами в тупик упереться, из которого выхода не найдем, даже если будем знать, что он есть.

— Открытый лабиринт, — сказала Светлана.

— Что это такое? — не понял Лось.

— А это вот что такое. У нас в институте на досуге играют в такую математическую игру при помощи микрокалькуляторов. Вход — это число. А выход тоже известен — число. Это и есть открытый лабиринт. Двигайся по нему — рано или поздно, а выйдешь. Но в том-то и штука: выход видишь, а пройти к нему иногда и года не хватит, если только этим заниматься.

— Но у нас с вами не игра, у нас дело…

— Я тоже так понимаю.

Они прошли в кабинет, пока она писала, сидя за его столом, он расхаживал по ковру, шлепая тапочками, заложив руки за спину — давняя привычка. Увидел себя в зеркале, стоящем в коридоре: да, плешивый старик с длинным бородавчатым носом, да еще в этой крикливой пижаме, купленной ему женой младшего сына. Видимо, она посчитала, прокурор должен ходить дома в алом атласе, дабы и те, кто его застанет в квартире, видели на нем пурпур власти. Только сейчас он об этом подумал и усмехнулся: вот ведь глупость какая!

Светлана писала старательно, высунув кончик языка, как школьница, и, когда закончила, облегченно вздохнула:

— Все!

Он пробежал глазами бумагу: она была написана сжато и толково.

— Лады! — сказал он, и Светлана, видимо, поняла: ей пора уходить. Она протянула ему руку, пожатие у нее было твердым. — А батюшке вашему я позвоню.

Он проводил ее до дверей, постоял в прихожей, потом решительно направился в кабинет. Надо было воплощать то, что он задумал: прежде всего срочно и надолго выпроводить Фетева. Пусть объедет с проверкой северные районы области. Проверку эту они давно намечали, да и от Третьякова Фетев будет далеко, ну а на всякий случай, если он туда заглянет самовольно, Зигмунд Янович предупредит районного прокурора, чтобы тот ему лично немедленно сообщал о всех, кто появляется в Третьякове из областной прокуратуры.