Иосиф Герасимов - Ночные трамваи

Лось снял трубку. Фетев оказался на месте, сделал вид, что обрадовался звонку, расспросил, как здоровье. Зигмунд Янович ему доверительно сообщил результаты анализов — это был знак особого расположения, ведь такое раскрывают только близким, и в свою очередь спросил, как чувствуют себя домашние Фетева. Тот отшутился: мол, домашние всегда себя как-то чувствуют. Так они поговорили, потом Зигмунд Янович как бы с ленцой сказал:

— Надо бы вам, Захар Матвеевич, завтра же направиться в северные районы. Мы и так это дело затянули. Помните, был разговор. — Лось почувствовал, что Фетев что-то хочет сказать, и сразу же поменял тон на более жесткий. — Нас через два месяца слушают на бюро обкома, а мы не готовы. Да, не готовы! Я сам хотел ехать в эти районы, да, вот видите, как прихватило. А проверка там обязательна. У вас будут личные впечатления. Возможно, я договорюсь: вам дадут слово на бюро. — Зигмунд Янович понимал, как много это значит для Фетева, это ведь содоклад, к которому тот будет готовиться, чтобы блеснуть по-настоящему. — Полагаю, двадцать дней вам хватит.

Срок был, конечно, маловат, и Зигмунд Янович ждал, что Фетев попросит дополнительные дни, но тот ответил:

— Постараюсь уложиться. Но как быть с металлургическим комбинатом? Он ведь у меня на контроле по припискам, — это была попытка хоть немного оттянуть срок командировки.

— А никак не быть, — запросто сказал Зигмунд Янович. — Дело-то вами раскручено. Пусть люди работают. А вернетесь, проверите, что сделано. Прошу вас не медлить. Завтра же выезжайте. Я уже получил предупреждение, чтобы вопрос на бюро был поставлен серьезно, насыщен фактами. Сами понимаете, какое время. Общими местами не отделаемся. Это бы надо было сделать еще вчера, да моя вина. Заболел не вовремя. Впрочем, кто болеет вовремя? — шутливо сказал он.

Но Фетев шутки не принял, сказал озабоченно:

— Тогда разрешите к вам наведаться. Я мигом… Даже через полчаса.

— А зачем?

— Командировку подписать надо. Ну, еще…

— Что же, заезжайте.

Зигмунд Янович понял: взял с Фетевым тон правильный, но у того сильна интуиция, все-таки что ни говори, а Фетев талантлив по-своему, ловок, вот же пошел в деле Вахрушева наверняка по неизведанному пути, но заранее был убежден — сработает чисто, даже свидетеля такого отыскал, как Круглова, ее сумел подмять, а обычно такие люди не из воска. Да, ему нужно было громкое дело о взятке, потому что прокуратуру попрекнули, что она слабо еще ведет с этим борьбу, он тут же и нашел, вернее, с о з д а л такое дело, да, скорее всего, что так…

Лось убрал все бумаги со стола, у Фетева взгляд острый. Ох как не хотелось Зигмунду Яновичу заниматься всем этим, ох как не хотелось, ведь это еще одно разочарование в человеке, пусть и не очень ему симпатичном, но пользующемся его доверием. Как же изменчивы люди, и особенно такое наглядно с людьми, имеющими дело к охране правопорядка: когда все время имеешь дело с дрянью, то восприятие притупляется, даже тяжкое преступление начинает казаться обыденным, он не раз говорил своим подопечным, чтобы они помнили об этом, но все лишь слова, слова… Да и что он знает о Фетеве? Зигмунду Яновичу предложили в обкоме взять Захара Матвеевича в замы, прокуратура республики отнеслась к этому одобрительно: еще молод, прекрасно ведет дела, таких надо выдвигать, Лось согласился. А как дела обстоят у этого самого Фетева с совестью…

Да о чем он? Сколько людей о ней и понятия не имеют, хотя и повторяют это слово на все лады. Вот попробуй объяснить, что подлинная совесть требует отречения, порой не только от благ, — хотя и это многим понять трудно, — а и от самой жизни, он это видывал на войне, когда самоотверженная чистота душевного порыва толкала человека на то, что потом называли подвигом, хотя это всего лишь была необоримая потребность быть честным до конца перед самим собой, приняв на себя муки и страдания других. Подлинная совесть так ныне редка и так многим стала непонятна, что порой мимо нее проходят в недоумении, что она вообще-то еще существует. Многое уходит, очень многое уходит, рушится на глазах… Как же он был счастлив в шестидесятые, словно молодость вернулась в новом обличий. Каким огромным казалось поле свершений, где еще трудиться да трудиться во имя справедливости. А затем?..

Да, когда рушится нечто большое, оно неизбежно заслоняется множеством мелкого, но сумма этого мелкого, как бы велика она ни была, всегда ниже единого целого, мелкое и не даст того величия, что порождено истинно смелым и сильным. Вот он помнит: стояли у Третьякова леса и воздух над ними был чист и светел, а повырубили их, все заросло мелколесьем да кустарником, было сотни корней, а ныне тысячи, однако ж окрестность заболотилась, а кустарник — не лес, толку от него никакого, потому нынче так гнилостно бывает, дождит над городом, когда скопятся испарения от болот и зацепятся за пики гор. Так бывает, наверное, и с идеей, коль она начинает размываться, терять свою целостность, расползаясь на множество суетных задач, порой недоступных для решения, течение главной мысли замедляет свой ход, а то и становится застойным… Может быть, так все и произошло, может быть…

Раздался дверной звонок, Зигмунду Яновичу не очень хотелось отрываться от размышлений, мысль о цельном, разменянном на мелкое, показалась ему интересной, надобно бы вокруг нее еще потоптаться, но он встал, чтобы открыть Фетеву.

Захар Матвеевич стоял на пороге, улыбаясь. Лось отметил: однако он быстро прискочил, домчался на служебной машине. Фетев держал в руке служебную папочку, он был, как всегда, хорошо одет — в сером костюме при белой рубахе с синим галстуком, приятный мужчина с рыжими вьющимися волосами. Интересно, что бы сказала о нем Настя?.. Когда она была жива, Фетев еще не был вхож к ним в дом.

— Да у вас вид неплох, Зигмунд Янович, — бодро сказал Фетев. — Значит, идем на поправку.

Это вовсе не прозвучало успокоительным комплиментом, а более походило на дружеское приветствие, даже с оттенком деловым: ну, вот и мне легче будет, коль вы скоро на работу.

Лось провел Фетева в кабинет, пропустил вперед, смотрел, как тот легко шагает по ковру, остановился подле стула, но не сел, дождался, когда Зигмунд Янович опустится в свое кресло. Фетев сразу же открыл папочку, положил перед Зигмундом Яновичем отпечатанный на машинке приказ, командировочное удостоверение.

— Мне и в самом деле лучше, — сказал Лось, подписывая документы, — скорее всего, через денек и выйду.

Он не был в этом уверен, но говорил беспечно, чтобы Фетев не суетился и был убежден: Лось все будет держать под контролем, впрочем, об этом Фетев и так знал.

— Ко мне дочь Найдина приходила, — внезапно произнес Фетев.