Иосиф Герасимов - Миг единый

— Что вы с ним сделали?

Она произнесла эти слова с трудом, и, как ей самой почудилось, они прозвучали тяжко, словно упавшие камни.

Катя сцепила по привычке пальцы, поднесла их ко рту, словно они у нее замерзли и она хотела согреть их теплом дыхания.

— Не поняла… Простите. — проговорила она.

— Вы… вы… — задыхаясь от ненависти, заговорила Оля. — Я презираю вас! Вы убили его!

Катя стояла перед Олей бледная, но внешне спокойная.

— Возьмите себя в руки, — сказала она. — Не время и не место выяснять отношения.

Где-то в глубине сознания Оли отчетливо высвечивалась мысль: она делает не то, так поступать нельзя, не следует, — но она не способна была победить себя.

— Мне нечего выяснять! — выкрикнула Оля. — Вы… Такое сделать с человеком…

— Вы понимаете, что говорите? — возвысила, голос и Катя.

— Я понимаю… Я все понимаю, что говорю! — продолжала кричать Оля.

Тогда Катя оглянулась, и Оля увидела, что за ней стоит Борис.

— Приведите в порядок вашу жену, — сказала Катя.

— Я не жена ему! — воскликнула Оля.

— Это ваши дела, — бросила Катя и, быстро повернувшись, вышла из комнаты.

Борис подошел к Оле, у него был виноватый и растерянный вид, он робко проговорил:

— Ну зачем же так, Оленька, нервничать? Ну, зачем? Вот вода, возьми… выпей.

Он налил из бутылки боржоми, протянул стакан Оле, Она отпила несколько глотков, почувствовала, что успокаивается, и не от этих глотков, а от слов и движений Бориса, и тут же сделалось скверно на душе. «Ох, как нехорошо, — подумала она. — Что же я натворила?.. Как же нехорошо!..» Но она не дала разрастись этому чувству раскаяния.

— Я не нервничаю, — сухо ответила Борису и, чтобы уйти окончательно от только что разыгравшейся в кабинете сцены, сказала: — Лучше помоги мне разобраться с документами… Вот возьми эту папку, посмотри, есть ли в ней что-либо стоящее для нашего института.

У нее не было другого выхода и не было другой возможности отрешиться от случившегося, как немедленно уйти в дело. Она села к столу, пододвинула к себе бумаги, развязала тесемки папки и сделала вид, что углубилась в чтение. Что за характер: она может быть ровной и тихой, даже кроткой, но так легко теряет над собой контроль!.. Это потом она представляла себе жизнь с Александром Петровичем как длинную череду дней, пронизанных солнечной радостью; на самом же деле у них случались ссоры, и чаще всего из-за ее несдержанности; Александр Петрович всегда терялся, когда она начинала кричать, и уходил к себе, оставляя ее одну, пока к ней не приходило раскаяние, и тогда она скреблась в его дверь и просила прощения. Может быть, он и ушел от нее, потому что не выдержал этих ее перепадов настроения?..

И все-таки она заставила себя читать; собственно, и читать особенно не надо было, она лишь перелистывала некогда совместную их работу, с которой и началось их знакомство. Он работал тогда в министерстве, НИИ в какой-то степени подчинялся ему, и он просил директора выделить ему в помощь человека, который бы смыслил в предложенной им теме, а она как раз только-только защитилась по этой теме, и когда взяла его заметки, то увидела в них так много нового и смелого, что всерьез увлеклась ими. Они стали встречаться не только в институте, а у него дома, в этой большой и нелепой трехкомнатной квартире, где он жил с самого детства, откуда уходил на войну и куда вернулся с нее. Когда Оля появилась там, у Александра Петровича только недавно умерла мать и он жил один, все запустив, — у него не было времени привести квартиру в порядок, он даже посуду редко мыл за собой, она взялась и за это…

Ей все в нем нравилось, а более всего, как он рассказывал; Александр Петрович на самом деле был отличным рассказчиком и умел непринужденно сказать о себе такое, о чем другие стараются умалчивать, а если уж и решаются выложить, то получается это у них невольно с привкусом пошлости.

После работы они садились ужинать, и она требовала, чтобы он говорил о себе, и он говорил, и Оля сейчас вспомнила его рассказ о том, как долго и мучительно умирала его мать и он несколько месяцев терпеливо высиживал у ее постели, мучаясь ее болью. После этого рассказа Оля стала смотреть на Александра Петровича иными глазами, чем прежде, до этого она и не думала, что такого широкого мужика, пышущего здоровьем и силой, можно пожалеть, но теперь не могла не пожалеть, она остро почувствовала, как нуждается он в ласке и внимании и как долго лишен был всего этого…

Оля перебирала листы с диаграммами, набросками чертежей, формулами; иногда среди чисто технического материала находила заметки иного свойства, которые касались, не только проката или вообще металлургии, но и всего производства, а то и просто размышления о жизни, набросанные впопыхах, как это иногда делают в дневнике.

«Простая производительность не имеет смысла, если производимые товары не окупают издержек производства и если люди не могут купить или потребить их. Ницше полагает, что характерной формой человеческой глупости является такое увлечение средствами, что мы забываем о целях…»

Прочтя это, она пыталась представить, о чем думал он, делая эти заметки, что хотел разгадать в жизни, вспоминала, как они часто спорили о различных производственных делах, спорить им было весело, он до того бывал азартен, что становился похожим на студента, которого «заносит» на семинаре…

Тут же она обнаружила и другую запись, в которой, как ей показалось, сквозило некоторое пренебрежение к науке:

«В наши дни наука словно бы заняла место древней мифологии. Если прежде за истиной шли к оракулам, потом к попам, то теперь — к ученым, и от какого-нибудь физика-теоретика ждут ответа чуть ли не на все вопросы и начинают подобострастно возвеличивать его мнение о непорочном зачатии, о воспитании девочек и театральном искусстве…»

Сопоставляя эти записи, Оля увидела, что Александр Петрович, к тому времени довольно много сделавший в жизни, все еще выбирал, и выбор его все сильнее и сильнее склонялся к производству; значит, он уже тогда мечтал о заводе, а она не понимала его исканий, спорила с ним, ей хотелось видеть в нем ученого, и она возражала против «чиновничьих дел», удивлялась, с какой легкостью он собирался в командировки, — Александр Петрович любил ездить, ему не очень-то сиделось дома, иногда он мог провести на каком-нибудь заводе месяцы, и тогда Оля ехала его навестить. Вспомнив обо всем этом, она тотчас нахмурилась, потому что и уход его был связан с одной из таких поездок, когда он отправился с английскими специалистами, а переводчицей с ними поехала Катя, это Оля узнала потом, а тогда и не предполагала, что именно та его поездка так круто изменит ее жизнь…

Она все дальше и дальше продвигалась по бумагам, видя теперь, что многое из того, что здесь набросано, имеет и сейчас свою ценность, и не столько в разработке идеи бесконечного проката стали, которой посвящена была работа в целом, а в тех новых и совсем неразработанных мыслях, которые намечены были как бы мимоходом, словно бы по пути; вот эти-то словно бы ненароком брошенные мысли и были особой ценностью этой папки, потому что могли послужить отправной точкой для исследования совершенно новых проблем, это она хорошо чувствовала…