Иосиф Герасимов - Миг единый

— Объясню, Николай Васильевич, и тебе, Леонид Кириллович, объясню. Лучше бы ты ел пирог и запивал юшкой, но если уж сам начал… Неужто в твоем активе и в самом деле такие простаки, что поверили, будто жаль мне для тебя водки и закуски. Вон приходи хоть каждый день, Надя тебе настряпает. Можно даже по твоему персональному меню. Но ты бы про другое сказал. Перед самыми торжествами твои гаврики как мне фундаменты под станки залили? Если бы мы на такие фундаменты стали оборудование набрасывать, оно бы и дня не простояло. Не бетон — глина. Позор позором, а не работа. В тот же час, как я увидел такие фундаменты, так тебя из списка и долой. Какое же я имею право человека, который такую халтуру нам пытается сдать, да еще за наши же деньги, в президиум посадить? Ты нам такой цех портишь, а рабочие из зала должны на тебя с уважением смотреть, почет отдавать и думать: ах, какой он хороший? А может быть, ты хотел, чтобы за тебя на банкете тост подняли? Вот и вся разгадка. И доведется мне у тебя на активе выступать — так, конечно, и объясню. Надя, положи-ка ему еще пирога, а то и впрямь подумает, что мы его обделяем…

— Вот, Николай Васильевич, пожалуйста, позиция директора. А между прочим, наш трест по области третье место держит, и если бы не было у нас такого заказчика — полного самодура, взяли бы и первое место. Что получается? Его же куратор по качеству принимает работу, а он идет следом и приемные акты рвет… Молчи, Антон, молчи, пока я говорю. Я ведь, Николай Васильевич, постарше его буду и права кой-какие над ним имею, но он полный неслух. А дело тут вот в чем. Я ведь, как и Антон, всю жизнь в Высоцке, только на войну сходил. И пошли мы на нее с отцом Антона. Был я тогда мальчишкой, а Петр Савельевич — человек опытный, тертый. Вот возле него я и держался. Очень он был мужественный. Ранен был смертельно у меня на глазах и, считайте, на руках моих и умер. Так вот, Петр Савельевич перед смертью мне наказал: «Я тебя тут, Леня, опекал, уму-разуму учил, так ты, если домой вернешься, моего Антона не забудь, стань для него вроде старшего брата и наставника». И эти слова Петра Савельевича для меня — закон. И если Антон институт кончил, то тут и мое какое-то участие есть… Да ведь я его этим, как куском хлеба, не попрекаю, и в черной неблагодарности не виню. И вспомнил только для того, чтобы все дальнейшее было понятно. Расхождения наши начались, как этот новый цех заложили. Он заказчик, я подрядчик, и понеслось. Сначала просто ссорились, потом он мне пакости стал строить, да я к ним быстро привык, внимания не обращаю, закаленный. Могу и мимо пропустить всякие невыдержанные крики. Но я, Николай Васильевич, за него опасаюсь, потому как обнаружилось: он дела с большим размахом не понимает. Он даже и сообразить не может, что хозяйственник должен быть не только специалистом, но еще и дипломатом, и смысл этой дипломатии, хоть и с виду простой, не каждому дано постичь. А состоит он в том, прошу прощения за откровенность, чтобы твоими делами и наверху были довольны, и на месте счастливы. Вот этой самой истины Антон ну никак понять не может, и отсюда вся беда. Его и наверху не жалуют, и тут клюют. То, что он за каждый камешек, как за свое личное, переживает — это, может быть, и хорошо, но, честное слово, не директорское это дело бегать по цеху и каждого слесаря за рукав дергать. Нетерпимый он, Николай Васильевич, человек… Колючка, шиповник…

— Не трогай его, Леня… Ты что-то разговорился, остынь и не трогай…

— Пардон, Надюша… Тысячу извинений. Всегда ценю, когда ты на его защиту кидаешься. Но его как личность трогать, ей-ей, не хотел. Как личность мне он симпатичен, хоть и нервный…

— Ну и ладно, о его нервах — моя печаль. Ну, что же это никто о пироге не скажет? Или не понравился? Ну, спасибо, Николай Васильевич. Я вам еще кусок… И тебе, Леня? Вот и ешьте, да поменьше спорьте, а то хуже ребятишек. Наши еще в школе, Николай Васильевич. Двое у нас, погодки. В следующий раз зайдете, познакомитесь. Сейчас я еще чайку поставлю…

— Да-а, ничего не скажешь, оратор ты у нас, Леонид Кириллович, первейший. И что же это выходит: по твоей мерке я, Шергов, самый ничтожный в Высоцке человек. Ну, уж если ты такой большой хозяйственник, то, может быть, припомнишь да прикинешь: каким завод был, когда я его принял, и что с ним сейчас. Не ради хвастовства, до передового предприятия заводу нашему еще, конечно, далеко, но ведь был он когда-то на грани полного развала и выпускал изделия — заведомый брак. А ведь, чтоб спасти завод, немало труда надо было положить. Не так ли? Не ты ли мне говорил когда-то: только с твоей настырностью и можно было эту развалившуюся телегу из лужи вытащить. Было? Было!.. Так что же сейчас? Стало модно Шергова ругать, и ты туда же подключился. Ну, я эту моду пережду. Вот пустим цех… Конечно, мы с ним зашились, и в этом большая наша беда. Так не зашились бы, если б, опять же, вы по-настоящему строили и не приходилось по десять раз переделывать…

— Ошибаешься, Антон, очень серьезно ошибаешься. Завод ты из большой лужи вытащил, это правда; кого выгнал, кого местами поменял, кое-что на себе повез вместо других, но вообще-то, если брать суть, сам завод, каким был, таким и остался. И если бы не цех этот… Ты в каком веке живешь? Оглядись!.. Нет, все-таки странный ты мужик. Я ведь знаю, что ты меня «делягой» зовешь. А я не деляга, я деловой человек. Понять же ты этого не можешь. Тебе что, мой внешний вид не нравится? Красные подтяжки? Заведи себе синие, чтоб не завидовать. Не в этом главное… В чем, говоришь? А в том, что деловой человек сейчас — главная фигура. Крикуны и рукомахатели никому не нужны. Ты загляни ко мне в трест. Ребята у меня подобраны молодые, крепкие. Мозговой центр, штаб. Об НОТе только заговорили, а он у меня есть, начался спор о социологах, а у меня они уже работают. Вычислительный центр есть. Лаборатория автоматизации — пожалуйста. Идем в ногу со временем. И от всех этих мероприятий результаты имеем. Ну, деляга я или нет? Качество тебе недодаем? Сто раз проверял: по существующим стандартам все делаем по первому сорту. Да тебе разве угодишь? Ну, влепили тебе на бюро выговор за срыв планов — твоего и моего. А могли бы ведь очень просто из партии… И никто бы не помог, никто. А я встал да принял часть удара на себя, понимал, чем запахло. Гудеть бы тебе… Эх, Антон, Антон, по старинке ты трудишься, на силу жмешь, а настоящее дело насилия не любит, оно свободу мысли любит, простор. А ты всех у себя так забил, что они и полслова сказать боятся… Ага, нахмурился!; Ну ничего — Николай Васильевич человек свой, пусть он все это лучше за пирогами услышит, чем из докладных вычитает… Ну до чего же ты меня расстроил. Пожалуй, я еще рюмку выпью. Николай Васильевич, а вы не рискнете? Ну ладно, я сам…