Иосиф Герасимов - Миг единый

— Будь здоров, Великий Зодчий! Складно у тебя все получилось, даже очень складно. Только я как-то вычитал такую мысль: все было правильно, а вышла гадость. Так вот это тот случай. Конечно же, дорогой Леонид Кириллович, все у тебя есть: НОТ, программирование, социологи, все есть, а вот почему-то в дома, которые вы сдаете, въезжать опасно. Давай-ка обойдем с тобой всех поселенных в новые квартиры. И ручаюсь: не найдем ни одного, кто бы в эту самую квартиру не вложил сразу круглой своей суммы. А почему? Дом сдан, въезжай в него и живи. Так ведь не бывает ничего подобного. Мост вы построили, полгода простоял — ремонт. Но ведь мосты-то по сто лет должны стоять и стояли раньше. Склад нам построили, а через три месяца — ремонтируем. Конечно, я понимаю: строительство по одной графе идет, ремонт — по другой. Все у вас правильно, а на поверку выходит — обман. Никаких, конечно, у вас приписок или там махинаций, ничего такого у вас нет. Просто придумали вы себе такие стандарты, по которым можно и брак сдавать. Вот вы и цех этот пытались быстрее сдать, крикнуть «ура», а то, что нам потом годы ваши недоделки исправлять, — это вас не касается. Вот так, дорогой друг Леня, все у тебя правда, а в средине ее — ложь, и на ней твоя правда и держится. Да, у меня такой завод: прореха на прорехе, не повезло ему, только сейчас началось полное обновление, потому что новый цех за собой и другие цеха потянет и все старье сметет. Это понятно каждому. Да, нелегкий у нас завод, зато вранья в нем нет. Вот за это-то я тут и боролся и все силы именно на это клал. Так что, дорогой друг, ты лучше сейчас меня не трогай, ешь пирог, закусывай икрой, а то я очень могу рассвирепеть и наделать глупостей, за которые тебе же придется и рассчитываться… Вон Надюша чаю несет. Спасибо, родная! Ты ведь, Леня, мастак по анекдотам, вот и рассказал бы нам что-нибудь веселое… Не хочется? Молодец, Надюша, дай-ка мне покрепче… Ну, раз Леня не хочет, так я вам расскажу случай из жизни, может быть, он наш спор хотя бы чуток и прояснит. Ехал я как-то в Москву, и со мной в купе оказался следователь, возвращался он домой. Молодой человек, лет ему двадцать семь — не более, очень приятный. Был возбужден, спать не мог, да и у меня было неспокойно на душе, потому что вызывали меня в Москву, в главк, на хорошую прочистку, как говорится у нас — на ковер. Вот мы с ним и разговорились. И тут он мне рассказал дело, по которому в наш областной центр ездил. А произошла такая история. В воскресный день часу в восьмом взорвался старый дом, трехэтажный. Крыша упала, окна выбило. Сразу же на место происшествия выехала спасательная команда и следователь. Покалечило людей немало, шел футбольный матч, и потому многие сидели по квартирам, смотрели телевизоры. Погиб же один — семилетний ребенок. Следователь прежде всего стал выяснять: отчего же произошел взрыв. Объяснилось быстро — дом загазован. Вызвали экспертов. Те пояснили: случай редкий, работает постоянно служба газа, и стоит обнаружить утечку, как сразу же подается сигнал тревоги. Стали искать: что да где? И установили — у магистральной трубы, что пролегала под домом, разошлись швы. Кто же клал эту трубу и когда? Долго копал следователь и выкопал. Клали эту трубу и сваривали в одна тысяча девятьсот сороковом году. Вот какая давность. Один из первых газопроводов. Дело надо было сразу прекращать. Даже если и найдется тот сварщик, за давностью лет его судить нельзя. Да и годы какие прошли: война и прочее — найди-ка попробуй этого человека, да и кто он? Ну, а следователь не захотел класть дело в архив, был молодой, как я уж сказал, и настырный. Заела его одна деталь, обнаруженная им в деле. Каким-то чудом сохранились производственные карточки на тех, кто работал по прокладке этого газопровода. Так вот, в карточке сварщика фамилия его оказалась — Мартынов, зовут Степан, упоминалось, что он имеет личное клеймо. Тогда это движение начиналось, и личное клеймо выдавали только тем, в чью работу безусловно верили и в проверке она не нуждалась. Так вот, этот сварщик Степан Мартынов числился в таких, кому абсолютно верили, и халтуры у него быть не могло. По этой же карточке следователь узнал, что Степан Мартынов тысяча девятьсот двадцатого года рождения, значит, был тогда молод и вполне мог попасть на войну. Жив ли? Оказалось, что жив. Долго колебался следователь: ехать к Степану Мартынову или нет? Ведь дело затевать все равно было нельзя. Так зачем же тревожить человека? А жил Степан Мартынов в нашем областном городе, судьба у него сложилась хорошо. Войну прошел, дважды ранен был, но все же вернулся крепкий, закончил вуз и сейчас начальником смены на заводе. Жил человек, ничего не ведал, и вдруг к нему в дверь постучался следователь и рассказал о том, как взорвался дом и погиб ребенок. Сначала Степан Мартынов не поверил. Тогда следователь оставил его одного и попросил: припомни все, как было четырнадцатого июля сорокового года. И стал Степан Мартынов вспоминать. Я, когда слушал эту историю, сразу выразил сомнение: как это можно через тридцать лет вспомнить обычный рабочий день; по-моему, это даже невозможно. Оказывается, что в случаях острой опасности, если памяти чуть-чуть помочь, то она может сотворить чудо и вернуть то, что давным-давно утрачено. И следователь помог Степану, он напомнил, что день тот был невыносимо жаркий, необычный для такой поры, — это он узнал по старым метеосводкам, — и от жары плавился асфальт. И представьте себе, несмотря на такую давность лет, Степан Мартынов вспомнил. В тот день отвезли в больницу его мать, был он расстроен, спешил закончить работу, сварил трубу, поставил свое клеймо — и в больницу. А ему поверили — работа сделана на совесть. Конечно же трубу эту, наверное, надо было бы уж и поменять, но факт фактом — остальные трубы, в тот же самый период сваренные, лежат и действуют, а у этой разошелся шов. И это стало причиной взрыва. И вот теперь, можете себе представить, какое было самочувствие у Степана Мартынова, если к тому прибавить, что семья у него была бездетной, и по этой причине детишек он любил с особой остротой, и тот семилетний погибший мальчик лег на его совесть. Написал Степан Мартынов заявление, чтобы его привлекли к суду. Но заявление это не приняли, как противозаконное… Я следователя спрашивал: а может, все-таки не надо было тревожить Степана Мартынова, ведь бывают же несчастные случаи. Это тоже несчастный случай, пусть бы и было так все объяснено людям. Все равно дела не поправишь, а Степану Мартынову мучиться всю жизнь. Справедливо ли? Не жестоко ли? Следователь мне и ответил: конечно, жестоко, но иначе поступить он не мог, потому что скрой он этот случай — не будут сделаны и выводы, потому тут важна нравственная сторона дела, чтобы другие понимали, каким великим может быть преступлением плохая работа, даже если она случайно плохая. Да и о людях конечно же надо судить по тому, что они сделали. Иначе нельзя. Ведь огромная разница между тем, что люди хотят сделать, и тем, что они делают. Результат важен, результат… Вот так-то, дорогой мой Леня. Плохая работа — это не только мерзость, она и в самом деле опасна для жизни людей, потому что результат ее может быть страшным. Не пугаю я, Леня, не пугаю… Знаю. Сварили, скажем, сталь, постарались не заметить внутри раковин — конец месяца, план срывается. А потом из этой стали прокатали стрелу крана, а она груза на стройке не выдержала, обвалилась, людей покалечила… Да ведь и дом тоже может рухнуть через двадцать, скажем, лет. Нет, не пугаю, просто знаю — такие случае есть. Налить еще чайку, а, Николай Васильевич?