Иосиф Герасимов - Миг единый

— Гады!.. Вот уж гады, — взвился рядом голос Шергова. — Ну, ведь за каждым шагом этих бракоделов не уследишь. Это же надо так крепить болты…

— Обожди, Антон, — поморщился Николай Васильевич. — Не в них тут дело… На какую температуру рассчитана камера?

— Пятьсот, — ответил Шергов, — да, кажется, пятьсот градусов.

Он взглянул на круглый термометр, стрелка перевалила за красную черту. Шестьсот градусов. Так вот в чем дело: детали входили в камеру раскаленными и поднимали в ней температуру до шестисот, вот почему начало вырывать болты крепления и сжимать местами обшивку — металл от перегрева расширялся; конечно же это ошибка проектировщиков. Пришлось объяснить Шергову.

— Ясно, — нахмурился он. — Что же теперь?

Николай Васильевич оглядел всех, кто стоял у камеры, и спросил:

— Предложения, инженеры?

— Есть, — сказал Павел и, вынув блокнот, стал набрасывать чертежик на бумаге и пояснять: — Вот тут по верху короба, где пластины, вырубить температурные швы. В фундаменте сделаем у крепления прорези, будут свободно ходить…

«Этому парню в КБ, зачем ему цех? В конструктора, только в конструктора… Впрочем, пооботрется в цехе».

— Сколько времени нужно?

— Часа четыре.

— Три! — вдруг азартно выкрикнул Шергов. — Вот увидишь, за три сделаем!

Он стоял, сжав кулаки, волосы его были всклокочены, таким его видел Николай Васильевич во время аварии в третьем цехе, он и стоял сейчас так же, как и тогда: словно готовый к прыжку, и ноги его, казалось, вдавились в пол…

— Я сам за бригадира, — горячо проговорил он.

Отказывать ему было нельзя, Николай Васильевич это понял и сказал:

— Хорошо. Только Андрея Ризодеева возьмешь в помощники. У остальных — перерыв.

Николай Васильевич взглянул на часы и удивился — было начало десятого, четыре часа работы пролетели, как единый вздох; хотелось есть, и он сказал об этом Наташе, когда они вошли в кабинет начальника цеха.

— Столовая закрыта, — объяснила она. — Но ведь у нас два с половиной часа, а до нашей «Гайки» — десять минут езды. Поехали, накормлю и вас и Пашу…

Свет в окнах «Гайки» не горел.

— Она спит, — прошептала Наташа. — Мы тихонько на кухне…

Соблюдая осторожность, чтобы не разбудить Софью Анатольевну, они прокрались темным коридором; Наташа быстро накрыла на стол, и они дружно навалились на еду.

— Вот уж давно с таким аппетитом не ел, — улыбнулся Николай Васильевич.

— Еще бы хоть полчаса поспать, и был бы полный порядок, — проговорил Павел. — Всего каких-нибудь полчаса.

Он устал, и сейчас, после еды, это было особенно заметно, да на него и легла немалая нагрузка.

— Если сумеешь пробраться в комнату, — сказала Наташа.

— Сумею, — обрадованно прошептал Павел.

— Тогда пробуй…

Павел разулся, виновато улыбнулся, пожал плечами и, крадучись на цыпочках, двинулся из кухни, держа ботинки в руке.

— А мы покурим, — предложила Наташа.

— Я бы с удовольствием хлебнул свежего воздуха.

— Ага… Тогда за мной.

Они вышли из дому, обогнули его, и перед ними открылось пространство пруда. Как и в первый раз, когда Николай Васильевич был здесь, в небе висела белая луна; возле пруда почему-то было теплее, чем возле цеха, а может быть, ему так показалось, он заметил старую скамейку подле дерева и прошел к ней, под ногами мягко шуршали палые листья.

Они сидели рядом, он чувствовал ее плечо, когда она поднимала руку с сигаретой; было хорошо, не хотелось ни о чем думать — так, наверное, можно сидеть бесконечно, наблюдая едва подвижное свечение луны, недаром же говорят: вода и огонь завораживают, и нет ничего покойнее, чем бездумное созерцание их.

— А вы не забыли про Софью Анатольевну? — тихо произнесла Наташа. — Вы тогда мне не ответили. Я думала, вы все знаете. Придется рассказывать…

Николаю Васильевичу не хотелось сейчас слушать, после нервного напряжения в цехе хорошо было просто сидеть в тишине, наслаждаясь вечерним покоем, — ведь скоро опять начинать сначала; но что он мог поделать, коль уж Наташа так решила. Сказать: не надо, не рассказывайте — обидеть ее, и все же он попытался, правда робко, воспротивиться:

— А нам хватит времени?

— Хватит, — решительно ответила она. — Я вас давно знаю, Николай Васильевич, очень давно. От Юрия Сергеевича. Он для меня — очень многое… Я думаю, что встретить один раз в жизни такого человека — это надо, чтобы очень крупно повезло. Мне повезло. Когда я сначала его слушала, то боялась хоть слово сказать или хоть как-то его перебить. Ну, вы знаете, как он мог говорить. И все было такое новое, звонкое, и казалось: раньше-то я совсем была слепой, ничего не умела видеть, слушать, и только сейчас начинаю прозревать. А границы не было. И все, что я умею и знаю, — это он. Это правда. Конечно же второго такого раза не бывает. А Софья Анатольевна… Она всегда ко мне хорошо. Нет, никогда ничем не обидела и помогала, как могла. Я ей отплатила, я не была неблагодарной. Но сейчас она не хочет меня отпускать. Она считает: на мне проклятье за его смерть. Она придумала, что он умер от инфаркта. А это совсем не так. Я не знаю, может быть, так ей легче. У него оказалась плохая печень, есть ведь врачебное заключение… Вы можете подумать, что это пустяки и предрассудки, а для меня важно. Я ему обещала многое сделать. Я сделаю. Мне нужен опыт. Такой цех для меня — прямо-таки находка. Мы с Павлом уже наметили, что будем делать… Много работы, очень много работы. И нужна свобода. Настоящая. Я не имею права тратить время и силы на ненужные эмоции, на выяснение отношений и прочую чепуху. А она этим живет, я понимаю, ей нужно жить прошлым… Но, Николай Васильевич, я могу однажды не выдержать. Теперь вы все знаете. Вы не можете мне отказать в помощи.

Она чиркнула зажигалкой, чтобы прикурить сигарету, рыженькое пламя метнулось у ее щеки, выхватив зазолотившуюся прядь волос и прищуренный глаз; он не знал, что отвечать, обернулся на дом. Окна его были темны; где-то там, в комнате, спала одинокая женщина.

— Нам пора ехать, — сказал Николай Васильевич, — Будите Павла.

— Еще минуту, — попросила она и заговорила уже теперь другим, более строгим тоном: — Я вот о чем, Николай Васильевич… Было бы целесообразно ввести в руководство цеха какого-нибудь из наших ребят. Андрея или Павла. Мы попробуем довести здесь многое до уровня самых высоких мировых стандартов.

— В чем?

— В технологии. У нас в запасе есть немало предложений на будущее. Но не хотелось бы тратить силы на преодоление бюрократических рогаток.

— Вы имеете в виду дирекцию?

— Ну нет, — он почувствовал, как она улыбнулась. — Шергова можно обвинить в чем угодно, только не в этом. Но путь до него от цехового инженера усеян докладными. Меня же учили выбирать самую короткую дорогу. В общем, вам решать, Николай Васильевич. — Она поднялась со скамьи и пошла к дому, сначала шаги ее были еле слышны, потом заскрипели по гравийной дорожке.