Иосиф Герасимов - Миг единый

— А для чего у вас это орудие? — усмехнулся Николай Васильевич. — Имение охранять?

— Семейная реликвия. Один из моих прапрадедов пушкарем был, говорят, отличные пушки лил. А это его какая-то юбилейная пушчонка. Вот он и захотел ее себе оставить, упер ночью домой… Правда или нет — не знаю. Семейные предания — дело хлипкое. Может, герои из этой пушки палили, а может, разбойники, а может, и никто… Но я верю, что пушкарь ее себе притащил. Ведь бывает — художник не продает свои самые любимые картины, не может с ними расстаться. Ну, а мастер… Но эта самая пушчонка с детства вызывала зависть моих однокашников. Пробовали мы из нее пульнуть раза два, да не получилось. Ну, вот и чай. Сейчас мед поставлю… А хотите медовухи, или, как ее по-местному величают, кислушки? Отец у меня по этому делу большой специалист. Свой способ сотворил, без хмеля варит, на хлебине — это цветочная пыльца, что пчелы откладывают. Я тоже немного выпью, хотя спиртного не люблю. Но она не очень хмельная…

Они сели к столу, Николай Васильевич выпил этого пахнущего медом и горечью травы напитка; ему любопытен был Андрей, они проработали вместе ночь, — стало быть, этот чернявый, крепкий и подвижный парень причастен к той радости, которую получил Николай Васильевич от трудов, и это приближало к нему Андрея.

— Очень рад, Николай Васильевич, что вы ко мне зашли. Ужасно хотелось с вами поговорить.

— О чем?

— Да есть о чем, — в черных глазах Андрея заметались золотистые лучики. — В другой раз вас и не подхватишь. В Москве тем более. А здесь мы сидим с вами друг против друга, чай пьем, — вот вам, пожалуйста, преимущество провинции… Собственно, меня, Николай Васильевич, интересует один вопрос. Но прежде чем его задать, я хотел бы изложить одну любопытную историю из собственной биографии, иначе будет непонятно…

— Надеюсь, история краткая, — улыбнулся Николай Васильевич.

— Договорились! — воскликнул Андрей и, растопырив пальцы, ввел пятерню в спутанные волосы. — Значит, так. Я кончаю институт и получаю направление на уважаемый всеми большой завод. Отдел кадров находит мне местечко, скажем прямо, не совсем по моей специальности и с окладом в девяносто ре в месяц. И тут я себя спрашиваю: как же так? Я, Андрей Ризодеев, потомственный работяга: один род наш из литейщиков, другой из рудокопов… Вот, доложу вам, была специальность! Силенку надо было иметь дай бог, и не только самому, а и всей семье. Руду у нас так добывали: копали дудки — колодцы без срубов — в сажень глубиной, а над дудкой ворот ставили. Рудокоп в яме ковыряется, бадейку насыпал, сигналит, а жена его да дети ворот крутят, бадейку вытаскивают. Ну, это еще не худшая работа была. Кто проштрафился — в углежоги. Там, в лесах, потяжелее было… Ну, я не об этом. Обиделся я, Николай Васильевич. Как же, думаю, так, получаю я инженерский диплом, столько учился, и кладут мне — девяносто ре в месяц, когда я на заводе в два раза могу заработать больше, не имея даже серьезной специальности. Тогда я встречаю такого же сердитого, как и я, и он мне преподносит урок политической экономии. Он мне поясняет, что на заре промышленной эры, да и в ее расцвет, более других ценился труд тех, кто обладал инженерным, то есть интеллектуальным, мастерством, а ручной был дешев. А вот в эпоху научно-технической революции, когда главные трудоемкие процессы давным-давно делает техника, более всего ценится ручной труд. И выдает мне этот научный кадр подтверждающие данные по всему миру. А после такой теоретической подготовки он мне говорит: «Хочешь жить нормально, топай в погрузконтору, там тебя схватят обеими руками. Нанимайся грузчиком и благодари инженеров, что они до сих пор не придумали, как машинным способом выгружать из вагонов сахар. Думаю, что в ближайшие двадцать пять лет они этого и не придумают». И я потопал. Это было, Николай Васильевич, удивительное житье-бытье. Поселился я у своего друга, нас объединила не только совместная работа, но и некоторая общность вкусов; он, как и я, не любил алкоголя, много читал и бредил путешествиями… Скажу честно, поначалу было тяжко, думал, не выдержу, брошу. Я ведь вон какой здоровый, а все равно по утрам едва вставал. Но мой друг был не только теоретиком, но и обладал опытом. Он учил меня, как приводить себя в порядок, как снимать усталость по системе йогов. Проработал я шесть месяцев, и на книжке у меня ровненько одна тысяча. И друг мой сказал; «Все, Андрюха, увольняемся. Не бойся, нас в любой час назад примут. Дорога зовет, май на дворе». И двинулись мы с ним путешествовать. Пицунда, Ялта, Одесса… Особенно не шиковали, но жили свободно. «Старик, — говорил он мне, — человек должен себя баловать в жизни. Мы никого не обманули, не украли, мы честно заработали свои деньги и честно тратим их, чтоб получать удовольствие. Прекрасно, что в тебе нет духа наживы. Никто из нас не жаден на барахло. Нам не нужна частная собственность. Только удовольствие от хороших книг да прекрасных спектаклей и созерцание природы… И с совестью, старик, у нас спокойно. Пока еще ни один из живущих на земле не осуществил того, на что способен. Даже гении признавались б этом». Я его спрашивал: а кто мы? Он отвечал: «Мы — жертвы научно-технической революции. А жертвы всегда достойны жалости и уважения»… Вот так, Николай Васильевич. Вполне возможно, что таким путем я бы мог прожить долго и счастливо. Мой приятель существует эдаким манером уже четвертый год. Да, забыл я сказать о нем самое главное — он специалист по подъемным механизмам…

— Ну, что же ты бросил это житье? — с любопытством спросил Николай Васильевич.

— А вот в этом вся штука. — Андрей встал, он был широк в плечах, гибок, но бесформенный серый свитер скрадывал линии его фигуры; Андрей прошелся по комнате, словно разминаясь, и неожиданно сел верхом на пушку. — Как-то вечером — звонок в дверь. Иду открывать, на пороге — Антон Петрович Шергов, собственной персоной. Он ведь с моим батей с детства рос, как говорится, по нашей улице собак гоняли. Ну вот, заходит он к нам и просится: «Пусти, Андрюха, по-земляцки переночевать, министерство гостиницу забыло заказать». Посидели вместе, поужинали. И, честно говоря, я ему поверил — он только на ночлег. А утром, когда кореш мой ушел, он мне так жалобно: «Выручи меня, парень. Ну, позарез на завод инженеры твоего профиля нужны. Взять негде. Маловато вас выпускают, да и всех большие заводы расхватывают. Сам в толк не возьму, как с тобой такой нехороший случай при распределении вышел… Подсоби. А?» Я ему: «Завязал, Антон Петрович, со своей профессией». — «А ты развяжи, — говорит. — Я ведь специально тебя просить приехал»… Ну, что тут скажешь, а?

«Похоже на Антона», — подумал Николай Васильевич, улыбнулся и сказал: