Алексей Пантиелев - Белая птица

— Я отвечу, — сказал он. — А вы… поймете. Человек нашего дела, настоящий, должен уметь и мочь р е з а т ь самого себя по живому, не боясь никакой боли, подобно тому молодому врачу, который, кажется, в Казани, сам себе сделал операцию аппендицита. Если я не буду резать себя много раз в жизни, я помру от заражения крови, точно так же, как писатель умирает от своих собственных лишних слов, когда теряет волю их резать…

— Это точно? — спросил Федор.

— Это закон.

И веришь ли, Куприян, тянуло меня поклониться им обоим, как пингвин кланяется своей супруге, в пояс, растопырив вот этак ласты, когда она, стоя днями и ночами на льду, высиживает на лапах, под брюхом, яйцо.

Пока есть у нас такие люди, Куприян, наши птицы землю облетят и до луны достанут.

Я чувствую твою мысль: война… Мы уже воюем. Не первый день, не первый год. Но мы работаем для того, чтобы войны не было. И если когда-нибудь ее не будет, то только потому, что мы работаем, запомни…

А дальше читай газеты. Там будет — про нашу новую птицу.

Тишина в лесу была такая, как будто все живое в листве и в травах замерло и онемело. Ни сороки, ни ящерки, ни стрекозы. Георгий лежал навзничь на мшистой скале и вспоминал, как курил с Куприяном до утра.

В Куйбышеве, на высокой узкой платформе, они расстались. Куприян боднул Георгия лбом в плечо и сказал:

— А то приезжай. У нас на-а границе хорошо поют. Ад… адрес мой не потеряешь?

— Я друзей не теряю.

Куприян, не переставая, тряс ему руку. Может, это диво, а может, норма — сходиться вот так, с первого взгляда, человеку с человеком? Чтобы помнилось и думалось и пело в душе: «Слушай, Куприян…»

— Ладно. Не плачь, старина, — с нежностью проговорил Карачаев и отдал ему свой портсигар, подаренный Янкой.

Георгий поднялся, отряхнул рубаху и пошел дальше вверх по расселине.

Вскоре он вышел на обрывистый голый утес, по-здешнему — Лыску, и увидел вдали, выше по реке, Жигулевские ворота и Царев курган, а под ними, на обоих берегах, гигантские бело-желто-серые скалистые подковы, освобожденные от леса и грунта; в них чернели круглые и квадратные дыры штолен.

На Лыске ухал и посвистывал порывистый ветер — из-под грозовой тучи. А снизу, оттуда, от Ворот, доносился неслыханный здесь в прежние времена долгий шум.

Беленькие чистенькие облачка бесшумно вспыхивали в воздухе одно за другим и медленно стекались в темную завесу; затем долетали тугие короткие хлопки взрывов. Аммональная канонада! На гладкой воде, далеко от берега, пузырились большие и малые всплески. Катилась рябь от каменных осколков. Катера и буксиры гудели, идя по стрежню. Это походило на салют.

Шла геологическая разведка будущей великой плотины.

Георгий смотрел на Жигулевские ворота, слушал взрывы, и ему хотелось разлететься да прыгнуть с Лыски на Царев курган, через Волгу, как прыгнет плотина.

— Ах, мост… вот, мост… — шептал он, и на душе становилось просторно.

За этим он сюда шел полдня, это искал на волжских берегах и в самом себе.

На Волгу быстро наползала тень. Полнеба впереди голубело, полнеба позади было чернильно-черно. Георгий поднял голову и увидел, как ели на гребне горы согнулись в пояс и выпрямились, там бледно просияло и треснуло небо. Хорошо! Георгий хотел пить и ждал ливня, но гроза шла сухая, без капли дождя. Она принесла ранние гремучие сумерки и пляску длинных молний.

Под вечер Карачаев был в Куйбышеве, на бывшей Дворянской улице, в старой купеческой гостинице «Гранд-отель». Войдя в ресторан, жаркий, душный и полный мух, несмотря на густейшие проволочные сетки на роскошных витринных окнах, Георгий сразу увидел за столиком Небыла. И тот увидел его, молча встал, допивая пиво, и пошел из ресторана в гостиницу — по лестнице с толстыми облупленными перилами. Карачаев пошел за ним.

— Ну, здорово, что ли, Янка, дай лапу, — сказал Георгий, войдя в номер.

— Нет… не так, Егор, не так, — сказал Ян.

— Товарищ комиссар, прибыл в ваше распоряжение!

— Вот так. Поздравляю, товарищ военный инженер второго ранга.

Затем они обнялись.

Небыл расшпилил внутренний карман своего пиджака, сколол шпильки в цепочку и вынул из кармана пакет, запечатанный пятью сургучными печатями.

На конверте было написано: «ВСКРЫТЬ В ГОР. КУЙБЫШЕВЕ».

— Ты еще не был у матери? — спросил Георгий.

— Буду.

— Я хочу повидать Вассу Антиповну.

— Езжай. Но без меня. А я — без тебя.

— А вместе нельзя?

— Не следует.

Небыл сломал печати и вскрыл пакет. В нем среди других бумаг были два паспорта с государственными гербами на красных кожаных корках и с визами на русском и испанском языках.

— Когда? — спросил Георгий.

— Завтра. Военным самолетом до Одессы. Дальше — морем, на грузовом судне, через Стамбул и Марсель.

— И что же, будут топить нас, как «Комсомол»?

— Об этом осведомись в справочном бюро. «Зырянин» прошел, «Трансбалт» прошел. Обязаны и мы пройти. С грузом!

— Слушай, комиссар, твое личное мнение: есть надежда… в этом году?

— Надежда? Изящно выражаешься. Лорд Плимут и вся Фига Наций из кожи лезут вон, чтобы у испанцев не было ничего, кроме надежды.

— Пугаешь?

— Докладываю: авиационный парк — дырка на дырке… из обломков, из утиля, из керосинок будешь склеивать боевые машины — для летчиков, которым нет сравнения!

— Ну, ну, ну, — сказал Карачаев. — А наши новые СБ? Скоростные бомбардировщики? Нынче не двадцать первый год — тридцать седьмой. Не забывай.

Небыл сощурился с несвойственной ему хитринкой.

— Тебе видней, что у тебя в кармане.

— Смущает меня то, чего у нас нет в кармане. Высотные комбинезоны, кислородные аппараты — где они?

— А вот об этом мы еще ох как будем тужить в один прекрасный день, товарищ инженер, — сказал Небыл; он не мог знать, что предсказывает судьбу своего друга.

Настенные часы стали бить.

— Не забывай и ты, однако, — добавил Ян, — зачем ты едешь. Не бомбить. Твоя задача записана так: видеть… Понять, что такое немцы в воздухе и что такое мы против них. Естественно — без паники, но главное — без зазнайства. Эмоций — один процент, анализа — девяносто девять. Вот так.

— Я еду воевать, — оказал Карачаев. — Бить эту сволочь за Тельмана, за Бетховена, за Матэ Залку…

— Друг мой, не говори красиво, — сказал Ян, закуривая.

Есть такое поверье: кто найдет в горах Контабрийских, что над Астурией и Страной Басков, первый расцветший тюльпан, будет удачлив в тот год — в любви, в игре, в деле.

Тюльпаны вспыхивают под облаками, на горных лугах, внезапно, в одну весеннюю ночь. Затем сплошной пестро-красный бездымный пожар покрывает горные склоны, куда ни посмотришь, и горит две недели подряд. Издали кажется, что горы полыхают на ветру. Вблизи различаешь пунцовые, блекло-розовые, рубиновые, песчано-рыжие, пурпурные, тускло-кирпичные, коралловые, темно-вишневые, алые, нежно-бузиновые, карминовые, мокро-ржавые, кумачовые, красно-анисовые, бордовые, багрово-бурые, гранатовые, чисто-оранжевые, малиновые, багряные огоньки. Они рдеют и искрятся, как земные звезды.