Алексей Пантиелев - Белая птица

Весь рудник поднимем а с тобой разочтемся. Думаешь женился так с людьми расплатился? Нету. Не будет вам ходу нигде не скроешься. Не можешь ты наших совецких детишек учить — калечить ихние мозги загаживать. И как ты есть такая напишем и про ваше племя куда надо, чтобы и тебя с твоим сопливцем крапивным семенем убрали с глаза долой подальше. Все подпишемся это ты будь спокойна. При рудном деле такой закон, что будь заборлив будь и расплатчив.

Теперича шлем тебе подарок угощенье от нашего родительского сердца. Сами собирали для тебя. С нового хлеба берегли. Кушайте мол не подавитесь. И пропади ты пропадом змея подколодная как француз под Москвой, чтобы наша слеза не пропала.

К сему — Георгий Касьянов Карачаев. Аграфена Марковна. Степанида. Лукерья. Ксения. Даша. Параша. Кои тебя знать не знают и знать не хотят.

А дед Касьян спит.

А конвертик дал начальник рудоуправления».

Анна взглянула в конверт и высыпала из него черные как свежий уголь продолговатые крупные зерна.

Это были рожки спорыньи. Анна взяла один рожок поменьше и разгрызла его. Мучнистый, приторный… Она знала, что деревенские женщины употребляют спорынью для того, чтобы вызвать выкидыш. И если перебирают сверх никем не измеренной меры — изводятся в судорогах, которые даже в энциклопедиях зовутся злой корчей. Нередко злая корча приводит к помешательству, нередко к смерти.

В тот же день Анна поехала на завод, взяв с собой письмо. Пропуск ей дали легче и быстрей, чем она ожидала, — по заявке из сборочного цеха, откуда в свое время вышло большинство девушек-парашютисток. Там ее помнили. Но на заводе Анна пробыла полчаса… И в эти полчаса увидела то, что Федя, друг, от нее скрыл и что сам Георгий вряд ли видел.

Деда, который драил ее с песочком пять лет назад, она в парткоме не нашла. На его месте сидел незнакомый моложавый человек с большим званием парторга ЦК, а в кабинет его вели две двери, обитые дерматином, разделенные тамбуром.

С самого начала не повезло. Парторг вышел в приемную в кожаном пальто, накинутом на одно плечо.

— Извините, товарищи. Вызывает нарком. — И уехал.

Люди из приемной стали расходиться.

К Анне подошел человек и осведомился, как ее фамилия. Человек был в кителе и в сапогах.

— Карачаева? Это какая Карачаева? — удивился он. — Дочка, что ли?.. Же-на! Не может быть… Кто же вас сюда, понимаете, пустил? Ну-ка, дайте ваш пропуск. Паспорт… Ай-яй-яй… Какие-нибудь вещи при вас есть? Сумочка… Больше ничего? Та-ак. Попрошу — вещи на стол! — И он поднял трубку телефона. — Проходную. Коменданта. Вы оформляли пропуск Карачаевой А. П.? Немедленно явитесь сюда. А вот куда вы ее оформляли… Что значит — кто говорит? Слушать надо ушами… и смотреть, как вам положено. Никто я не есть такой! Рядовой, понимаете, рядовой… не утерявший бдительности. Вам ясно?

Явился комендант и осмотрел сумочку. Руки у коменданта тряслись. Анна кусала губы, ожидая.

— А ваша как фамилия? — спросила она, когда ей вернули сумочку.

— Это для вас неинтересно. Скажите — спасибо, понимаете, — ответил человек.

— Спасибо, — сказала Анна и вспомнила: это же тот самый с лишней буквой в фамилии.

Потом комендант проводил ее до проходной.

Попутно Анна увидела вот что: знакомая ей и Сереже широкооконная «палата», избушка-Це-Ко-Бушка, была надстроена, и окна в верхнем этаже закрыты и плотно занавешены снизу доверху, несмотря на то что был полдень и жара и повсюду окна распахнуты.

До позднего вечера Анна строила догадки — что же это значит? А вечером зашел Федор, расспросил, как было дело, и все наконец объяснил.

Он сказал, что теперь в верхний этаж ЦКБ хода нет, нужен пропуск. Там работает и живет безвыходно главный. В цехах он не показывается.

Три месяца назад, как раз тогда, когда Анна перестала ходить в бухгалтерию, открылось, что старейший член партии, член парткома многих созывов, начальник общего отдела, имевший доступ ко всем секретам, на редкость обаятельный человек, правда, с немецкой фамилией, — не кто иной, как шпион одной иностранной державы. Какой державы — ясно из его фамилии. Заброшен он был в Россию еще с гражданской войны, долгие годы жил смирно. По-видимому, он и завербовал главного. Разве Анна этого не знала? Вся Москва знает.

Был суд, военный трибунал. Главному дали высшую меру, заменили ее десятью годами и закрыли доступ на верхний этаж Це-Ко-Бушки.

Там же с главным вместе живет его давний товарищ, художник, тот, который рисует на ватмане его прекрасные крылатые машины. И тут не разошлись приятели…

Пока что на верхний этаж к главному вхож только его заместитель, тоже друг юности. Его Анна хорошо знала. Это долговязый добрый человек с мужественным, аскетическим лицом и руками музыканта, всегда в сапогах и непременной синей гимнастерке с отстегнутым нагрудным карманом. У него вечно болят зубы, годами ему некогда их полечить, и он нередко держится ладонью за щеку и втягивает воздух углом рта. (Александр Александрович! Добрый день, уважаемый мастер.)

Изредка, с верхнего этажа, в цеха, прежде всего в сборочный, спускаются люди. Они идут в сопровождении других людей туда и обратно.

Вот почему с Анной так обошлись на заводе, а коменданту, конечно, влетит. Обижаться тут, по правде сказать, на что же? Он не имел права — это надо понять. И уж Антоннова не объедешь.

Трудно понять другое: на что, на какие посулы польстился главный?

Анна почувствовала боль в ушах; в них возник острый противный дребезг. Она вспомнила, как стоял главный с узенькой лысиной на темени, закрыв лицо рукой, у длинного ряда гробов на загородном кладбище и как женщины перестали плакать, глядя на него. И все, что дальше говорил Федор, звучало из бесконечного далека, сквозь дребезг.

Такой человек! Чего ему у нас не хватало? Птичье молоко для него сыскали бы. Имел звания, какие только возможно: академика, лауреата… почет… орденов — больше, чем у Семена Михайловича Буденного или у Фабрициуса. В любую минуту мог — к Ворошилову запросто. Виделся с ним с глазу на глаз. Ну, допустим, подловили… во время заграничной командировки… Неужели же не хватило пороха — прийти с повинной, не дожидаясь трибунала? Значит, купили? И кто — немцы, шайка бандюг! Это хуже всего, хуже лютой казни.

Понятно, что на Карачаева ложится тень. Уж больно он был за него да за него… как за родного отца. Последний раз на партактиве, в прошлом году. До сих пор помнится этот партактив! Так-то, Нюра.

Анна сказала:

— Послушай… Не верится мне, что главный…

— Мало ли, что нам с тобой не верится!

И так вышло, что не сказала ему Анна, с чем ходила на завод, не дала почитать письмо от Георгия Касьяновича.

До утра она не могла собраться с мыслями. Они разбегались и поблескивали, каждая сама по себе, точно капли ртути. Сережу в школу собирала автоматически, вслепую. Кажется, довела его до Сретенских ворот. Он был доволен, что она не пошла дальше. Побежал с Володей, несуразно болтая руками. А она была опять одна.