Алексей Пантиелев - Белая птица

Но первый тюльпан дается в руки редкому упрямцу, который умеет искать и способен увидеть цветенье в ночной темноте

Минул месяц, ее любимый месяц в году. Сережа ходил в школу в длинных брюках.

В конце месяца были памятные дни. Двадцать четвертого — двадцать пятого сентября, в понедельник — вторник, три молодые женщины — Валентина, Полина и Марина — слетали без посадки из Москвы на Дальний Восток на двухмоторном самолете «Родина».

В конце полета, во вторник, в баках стал иссякать бензин. Тогда одна из троих — Марина — ушла на парашюте на землю, чтобы облегчить машину на случай вынужденной посадки. Дело было над бескрайней, безлюдной, дикой тайгой. Однако не струсила, сошла с корабля. Полмесяца газеты печатали рассказ с продолжением о том, как ее искали тысячи людей и не могли найти. Но у нас в заводе — выручать своих. Конечно, ее нашли и выручили, как челюскинцев пять лет назад, а в нынешнем году, девятнадцатого февраля, папанинцев — с одинокой льдины, которая крошилась и таяла на глазах у берегов Гренландии, на краю света.

Анна чувствовала себя именинницей, потому что трое девчонок, ее ровесниц, п е р е ш л и И р т ы ш — по-нынешнему, по-современному, а одна так прыгнула с парашютом, что все мужья на земном шаре это заметили.

И опять, как в июне и в июле, в Пушкаревом переулке стали поговаривать: Карачаев, Карачаев… Его работа… похоже, что его, коль скоро — тот же самолет и та же чувствуется рука! Но на этот раз Анна не радовалась и уходила, когда при ней заговаривали о Карачаеве. И многие разные люди — и тетя Клава, и полковник-сосед — не одобряли и даже осуждали ее. Допустим, у нее свои счеты с мужем — можно женщину молодую понять, но надо же понять и его. Когда мужики делают такие дела, жены воздерживаются вставать не с той ноги. Надо идти на уступки, надо быть дальновидной.

Надо, надо, надо, думала Анна холодно и довольна была, что ее считают черствой.

А в октябре случилось то, чего она совсем не ждала.

Директор школы, старый естественник, пригласил Анну в кабинет и сказал, что ее сына резонно определить во второй класс, мальчик развит не по годам и среди первоклассников ему нечего делать. Директор поздравил Анну, затем добавил, что в дальнейшем, к глубокому сожалению, не сможет предоставить ей уроков по математике в старших классах, хотя она и великолепный, талантливый, незаурядный педагог и дети ее любят. Но если она пожелает, можно будет устроить ее счетоводом в бухгалтерию школы.

«Можно устроить…», «к глубокому сожалению…» — сказал директор, а Анна, ошеломленная, сказала себе, что это увольнение — первое в ее жизни.

Старик был смущен. Едва заговорив, он стал провожать Анну к дверям, держа себя за бороду.

— Мы оформим ваш перевод без потери рабочего стажа. Сугубо временно, конечно! Послушайтесь моего совета… Мне непременно хотелось бы сохранить вас в стенах нашей школы, чтобы немедленно можно было вас вернуть. Поверьте, что и вам и нам будет спокойней… Войдите в мое положение.

— Дементий Кузьмич, дорогой мой, что с вами?

— Не знаю, не знаю, право. Подумаем вместе, не второпях, посоветуемся…

— Значит, нашу кассу вы мне доверяете, а урок арифметики…

— Не спрашивайте! Умоляю вас, — перебил директор. И словно спохватился: — Собственно говоря, нам стало известно, что вы участвуете в церковных службах с попами. Это вас никак не… не украшает! Уверяю вас, что это не столь уж безобидно. Мы с вами не только учим, воспитываем собственным примером…

— Была панихида по моей матери, — сказала Анна, — во исполнение ее последней воли.

Директор молчал, глядя на Анну оторопело. Он довел ее до двери. Дальше вести некуда.

— Да-а? — спросил он, морщась, точно от сильного шума. Больше спрашивать нечего.

Анне стало жаль старика. Она ушла, чтобы не видеть, как он держит себя за бороду. Она попросту убежала от стыда.

Идя из школы и думая о том, что еще за нелепица на нее свалилась, она встретила на лестнице письмоносца. Он дал ей письмо. Анна взглянула на почтовый штамп и обмерла: из Лениногорска! Так теперь именовался Риддерск.

Конверт был из плотной матово-белой бумаги с дополнительной тонкой прокладкой лимонного цвета, с красиво обрезанным и хорошо проклеенным краем. Письмо доплатное, без марки, чтобы верней дошло.

Написано оно на большом листе глянцевой конторской бумаги, разграфленном бледно-красными линейками. Почерк корявый, с сильным нажимом. Знаков препинания — недород, они хиленькие, бледненькие.

Анна читала письмо и мысленно расставляла запятые…

«Ну здравствуй Анна И п п о л и т о в н а Коренева донюшка наша приблудная, как бы сказать неназванная непривенчанная ни законная ни побочная.

Кланяются тебе не кумовья не свойственники а обокраденные тобой родители, как то Георгий Касьянович с женой Аграфеной Марковной. И шлем мы тебе в любви и согласии свое отцовско-материнское проклятье.

Еще кланяется само собой дед Касьян слепой глухой лежачий оттого и добрый. И дочери наши Луша Ксюша Даша Параша и Степанида с мужем и дитем, коих ты брата родного лишила.

Хотя говорят русский человек без родни не живет а вот стал я отцом да не свому чаду. Благодаря твоей милости живем не люди помрем не родители.

Прослышаны мы. Чужие люди не оставили, оповестили, что сын наш единственный Георгий Георгиевич, коего ты с пути свела, погублен тобой навек. Стало быть сослан он несчастный по твоему навету и подлому вранью куда Макарка телят не гонял, чтобы тебе без его досмотра слободней было. Ужо ныне мы про всё знаем доподлинно от родительского глаза не укроешься.

Чуяло наше сердце тем кончится сказывал я ему упреждал. Сам он пострадал за свою совесть. Извели вы его паскудники Кореневские последыши дворянская кровь.

Но только знай помни заруби себе на носу, что и твой план и лютость и все твое коварство тебе не простятся и так с рук не сойдут.

Верно люди говорят — один сын не сын два сына не сын три сына сын. Есть у меня такой сынок молоток. Весь рудник мой сын да будет тебе известно. На этом руднике еще дед Касьян сгорбатился. Как в революцию аглицкая концессия шахты затопила я своими руками в 1925 году их откачивал воскрешал. А еще при твоем здешнем бытие мы дали государству 21 тыщу тонн свинцово-цинковой руды. Ну и Георгия риддерцы не забыли знают по его партийности. Он мне ослушник а им по сей день первый друг и секретарь. Так что нисколько не сумлевайся.