Юрий Благов - Аншлаг [Рассказы о цирке]

— Номер у меня, как вы видели, простой: воздушная гимнастка на трапеции, и все. Не лучше других и не хуже. Но в передвижке я впервые. Работала в лучших цирках страны. И не было случая, чтобы, закончив один город, в главке не знали, куда меня дальше девать. Не было такого! Директора брали номер с удовольствием, а успех был такой, что я пять минут работала и столько же раскланивалась!..

Слушатели недоверчиво переглядываются.

— Да, да! — продолжает гимнастка. — В этом-то и все дело! Никто никогда не догадывался, как это удавалось. Секрет фирмы. Кому налить еще?

И, продолжая нехитрое свое угощение, артистка разворачивает яркую картину былого успеха.

— Закончив финальный трюк, я спускалась по канату, убегала за кулисы и тут же появлялась с противоположной стороны. Из центрального прохода! Диаметр манежа, как вы знаете, тринадцать метров, а если обежать полукруг, сколько будет? А между тем минуты после моего ухода за кулисы не проходило…

Озадаченные гости молчат.

— Выбежав из центрального прохода, — поясняет хозяйка, — я с поклонами пересекала манеж и, убежав за занавеску, тут же возникала на барьере, но теперь уже возле левого прохода! Опять убегала и снова появлялась на другой стороне! Публика ничего понять не могла, но невольно начинала втягиваться в эту игру. Каждое мое новое появление на новом месте встречалось все возрастающими аплодисментами. А ведь все это как бы между прочим, после чистой работы, вроде как шутка — вот я здесь, а вот уже там… Словом, в одном номере было у меня два жанра — и воздушница, и иллюзионистка! Зрители, бывало, долго гадали: как же это она успевает так быстро бегать по цирку? И у многих возникало желание еще раз меня посмотреть, чтобы догадаться, в чем тут дело… И оставались эти поклоны, как писали в одной газете, «абсолютно неожиданной импровизацией, вполне уместной в цирке, который призван каждым своим трюком удивлять».

Сделав большой глоток, гимнастка глубоко вздыхает.

— Ну, теперь-то всё в прошлом, и я могу рассказать, как это было сделано…

С поклонами появлялись то я, то моя сестра.

Мы — близнячки, я — Нина, она — Зина. Нас даже вблизи не сразу различишь. Порой сама не пойму, где я, где она.

Принесли как-то пачку наших фотографий, я говорю: «Вот это я!» А Зинка: «Нет, я!» Чуть не подрались! Снимали-то нас с манежа, одну за другой, и каждая была уверена, что там, где вышло удачно, там она! На нас все было одинаковое: и трико, и прическа, и серьги все до мелочей! У Зинки, правда, родинка над верхней губой, но она ее прикрывала помадой.

Так что же однажды сестричка подстроила? Выбрали самую красивую фотографию и говорит: «Видишь, тут на мне маленькая брошка? А у тебя такой нет!» Я разозлилась… и лучшую нашу фотографию — в клочья! А вообще-то в детстве нас даже мама отличить не могла! Бывало, раздается рев в коммунальном царстве, и наши соседи участливо спрашивают:

«Что случилось?»

Мама, шлепая меня по попке, отвечает:

«Зинка бабушке нагрубила!»

Я удваиваю рев:

«Я Нинка, а не Зинка!»

Мама, поняв ошибку, с досады начинает бить еще сильней. Потом, чтобы не путаться, за каждую провинность стала наказывать обеих. И мы к этому привыкли! Бывает, одной мама дает подзатыльник, а другая голову наклоняет, чтобы времени не терять.

Но вообще-то и мама, и бабушка очень нас любили и баловали.

А папа, как только узнал, что нас двое, предпочел жить отдельно. Впрочем, когда выяснилось, что сестры идут «учиться на цирковых артисток», произошел коллективный обморок.

Мы, однако, настояли на своем! Идя на экзамен, оделись одинаково, шли в ногу и, еще входя в училище, обратили на себя всеобщее внимание. А в зале сели на видное место рядом, обе закинули ногу за ногу, вместе достали из одинаковых сумок одинаковые зеркальца и одним и тем же движением руки поправили одинаковые прически и слегка намазали губы, дабы Зинкина родинка не нарушала сходства. Так что впечатление произвели еще до начала экзаменов.

«Вы кто?» — спрашивала комиссия.

«Нина», — отвечаю.

Доходит очередь до сестры, но вхожу опять я.

«Вы кто?»

«Зина», — говорю, не моргнув глазом, поскольку номера эти мы еще в школе откалывали.

Так и зачислили нас в цирковое училище обеих.

Работал там педагог Иван Иванович, красивый мужчина, замечательный режиссер и человек хороший. И хотя он был старше нас двоих вместе взятых, мы обе в него тут же влюбились.

Не было у Ивана Ивановича ни жены, ни детей — только один цирк, которому он был фанатически предан. Он прошел в нем все жанры и не захотел покидать его атмосферу. С утра до вечера с кем-то репетировал, что-то поправлял, кому-то показывал, придумывал, часто ошибался, но опять искал и в конце концов находил!

Темпераментом он обладал неиссякаемым и, очевидно, не успевал стареть! Юношеская походка, белозубая улыбка на смуглом — даже зимой — лице, раскатистый смех оттесняли на задний план его седину, которую он, кстати, и не закрашивал.

Но тут пора сказать вот о чем: внешне-то мы с сестрой одинаковые, а по характеру совсем даже нет.

Зинка лентяйка, а про меня этого никто не скажет, она даже мяса на рынке выбрать не умеет, а я готовлю не хуже мамы. Зинка влюбчивая, ей лишь бы вздыхать да глаза закатывать, а по поводу кого, не так уж и важно.

Для меня же радость была в репетициях. Сама наломаюсь досыта, а все равно не ухожу из училища — на товарищей смотрю. Жили мы дружно, готовы были всю ночь заниматься и все рвались помогать друг другу, если у кого-нибудь что-то не получалось. Все, кроме Зинки…

Может быть, за трудолюбие, может быть, еще за что, но Иван Иванович благосклонность проявлял больше ко мне, чем к сестре. И когда я была на последнем курсе, мы стали с ним встречаться.

Я уже работала на трапеции, а Зинка все еще выбирала — то одно начинала, то другое.

Есть в училище эстрадное отделение, нам предлагали было ритмические танцы делать. Дескать, были танцоры братья такие-то, а станут сестры такие-то. Но я любила только цирк, а Зинка — только Ивана Ивановича и ревновала меня к нему страшно. От эстрады мы отказались.

Однажды я простудилась, а Иван Иванович меня ждал. И сама не знаю зачем, попросила я Зинку пойти на свидание вместо меня, и она охотно пошла. Режиссер, конечно, сразу сообразил, в чем дело, но виду не подал. Однако и встречаться со мной перестал! Я этому, признаться, даже рада была, потому что действительно целиком ушла в занятия. Но как педагог Иван Иванович внимателен ко мне был по-прежнему, только раза два вместо «Нина» сказал «Зина». Но тут уже я виду не подала…

А Зинка ни к какому жанру прибиться не сумела. Решила было стать укротительницей. Ей показалось, что венгерка с позументами и белое трико с черными лакированными сапогами очень ей пойдут.