Владимир Комиссаров - Старые долги

И не дав Билибину опомниться, еще раз откозыряв, решительно направился к выходу.

Бросив жалостливый взгляд на клумбу, Иннокентий Павлович поспешил к гостям, весело-голодным, шумным и счастливым оттого, что работа им удалась, что сегодня можно ни о чем не думать, дурачиться, и пить хорошее вино, и есть дымящийся шашлык с острым запахом, а завтра снова заняться настоящим делом. Они ели, и пили, и дурачились, вино не брало их, а только веселило — верный признак того, что людям весело и без вина. Стемнело уже, но в дом они не ушли — сидели вокруг костра, разложенного на жаровне, подкидывали щепки и дразнили Билибина, представляя его таким, каким он был в последние дни. Устроили даже, хулиганы, конкурс. В прыгающем свете костра одна за другой появлялись расхристанные фигуры: рубахи расстегнуты до пупа, брюки приспущены, волосы падают на безумные глаза, искривленные губы сыплют беззвучно ругательства…

— Врете вы все! — хохотал Иннокентий, заваливаясь на спину. — Подонки несчастные! Что бы вы делали без меня, гениального? По миру бы пошли!

Как раз в таком положении и застал его испуганный возглас:

— Ахтунг, ахтунг! На горизонте — Светка!

— Ну и что? — небрежно спросил Иннокентий Павлович, поспешно принимая, однако, более достойную позу. Следуя его примеру, все принялись торопливо приводить себя в порядок.

Дочку Билибина любили, но стеснялись и даже несколько побаивались: Светка была существом необыкновенным.

Дело в том, что за четыре года она не пропустила ни одной лекции в новом, построенном в институтском городке клубе и обладала по этой причине совершенно феноменальным уровнем знаний в самых различных сферах интеллектуальной деятельности, особенно в психологии, социологии, биологии и поэзии. Ничего не понимала Светка лишь в той области, в которой работала, но, поскольку числилась она в институте лаборанткой, этот пробел в знаниях не сказывался на ее репутации.

Лекции, которые она посещала, были записаны в ее голове как бы на магнитофонную ленту; они аккуратно, на разных полочках хранились до тех пор, пока не наступала необходимость прокрутить их в обратном порядке. Процесс этот производил на окружающих тем большее впечатление, что внешность у Светки была очаровательная: круглое, свежее и розовое, в едва заметных веснушках лицо; вишнево-сочные губы, не теряющие форму сердечка, даже когда с них слетали самые сложные, труднопроизносимые термины; большие голубые глаза, всегда мечтательные и томные, как бы ни был серьезен предмет разговора. Каждый, кто хотя бы раз общался со Светкой, явственно ощущал, глядя на ее ясное, как погожее утро, лицо, что все замечательно умные мысли, которые высказывает она без запинки, не стоят ей ни малейшего умственного напряжения, и невольно ахал про себя: что же будет, если к тому же Светка начнет думать!

Поклонников у нее в городке было множество: практически все младшие научные сотрудники. На своих ухажеров Светка взирала равнодушно, с доброй улыбкой и пренебрежительным жестом объясняя любопытствующим: «Меня сексуально волнует лишь мыслительно-интуитивный тип личности. А эти…»

— Итак, — сказала Светка, подходя к отцу и с жадностью принюхиваясь. — Едва я ушла, вы тотчас устраиваете роскошный пир. Как это понять?

— Символически! — ответил Иннокентий Павлович. — В смысле возвращения блудного сына. Вот вернулась ты нищая и босая…

— Нищая, босая и голодная…

— И, как всегда, голодная. И я не только не упрекаю, я говорю: мы все уже слопали.

— Люди! — закричала Светка, бросаясь к кастрюле, где лежали остатки шашлыка. — Не дайте погибнуть ребенку! Не подходите! — приговаривала она, прижимая к себе кастрюлю и запуская в нее вилку. — Смотреть противно, какие вы сытые и самодовольные.

Постанывая от удовольствия, Светка принялась обсасывать баранью косточку, а все вокруг суетились, предлагая ей кусочек повкуснее и подливая кислого винца в бокал. И раньше им было хорошо, но лишь теперь они поняли, сколь далеко находились от истинного блаженства. Истинное блаженство состояло в том, чтобы сидеть возле прелестной девушки, прислуживать ей, смущенно отводя взгляд от ее полных, обтянутых брючками, совсем не девичьих коленок, и, помня о Светкином абсолютном интеллектуальном превосходстве, пытаться щегольнуть особенно глубокомысленным изречением.

Иннокентий Павлович тоже откровенно любовался дочкой, только морщился иногда, если кто-либо из гостей, забывшись, придвигался к Светке слишком близко. Он не верил в Светкину сексуальную неуязвимость, застав ее недавно в объятьях лохматого парня на крыльце своего дома, причем непохоже было, что парень относится к мыслительно-интуитивному типу личности. Что-то, кажется, начиналось у них с Геной Юрчиковым; одно время Светка то и дело цитировала его: «Генка вчера сказал… Генка сегодня выдал…» Василий Васильевич Соловьев даже подтрунивал. «Быть тебе, Ирина, — говорил он жене, подмигивая при этом Билибину, — посаженой матерью у Светки!» — «С удовольствием. Отличная пара!» — отвечала Ирина Георгиевна. За Светкино будущее Иннокентий Павлович был спокоен. Юрчиков или другой, но скоро, судя по всему, она выйдет замуж и, выбросив за ненужностью весь свой интеллектуальный багаж, проживет с мужем счастливо год или два. Разочаровавшись, оставит его и возьмется всерьез за учебу уже не баловства ради, а с определенной практической целью. Память у нее великолепная, если не подурнеет — глядишь, годам к тридцати сделает карьеру… Иннокентий Павлович не относился к числу людей, внимательных к тем переменам, которые постоянно происходят вокруг. Но даже он не мог не заметить удивительную закономерность: раньше карьеру делали, как правило, дурнушки, не имеющие личной жизни и поэтому отдающиеся работе, теперь, наоборот, процветали хорошенькие. Возможно, это обстоятельство говорило о возросшей эстетической культуре производства…

Кто-то вынес из дома гитару, грустно вознесся над притихшим лесом старый романс. Иннокентий молчал.

Год назад под старыми стенами литовского замка пришло к нему странное чувство: вся прошлая и вся будущая история человечества представилась вдруг собственной биографией, а он — крохотное звено в этой необозримой цепи.

По литовскому замку они лазали вместе с Юрчиковым: Иннокентий тогда брал его с собой на конференцию.

— Ну? — спросил его Билибин. — Что чувствуешь?

— Чувствую, опоздаем мы на заседание, — застенчиво ответил Гена Юрчиков.

На древней кирпичной кладке, греясь на солнце и шевеля усиками, застыл серый кузнечик-кобылка. Тысячу лет, наверное, сидел, шевелил от удовольствия усиками. Крохотный кусочек неразумной плоти — насколько он сложнее всех формул и графиков… Иннокентий Павлович неосторожно вздохнул, и кузнечик спрыгнул со стены, поскакал по зеленым былинкам. Что кузнечик! Люди складывали эти стены тысячу лет назад, страдали и радовались, мечтали и отчаивались. Братья по разуму…