Владимир Комиссаров - Старые долги

Деды сильно сконфузились, притихли, и Петрович в тот раз промолчал, не любил торопиться с выводами…

— Больно? — Ирина Георгиевна помяла его живот.

— Есть немного.

— Значит, режемся?

— Вам решать, доктор.

Она улыбнулась чуть-чуть, углами губ, ободряюще и снисходительно. Примеривалась. Вот так она должна улыбаться, когда начнется съемка. Интересно, знает ли он? Впрочем, это не его забота…

Доктор Соловьева посидела в палате еще несколько минут, испытывая почему-то совершенно не свойственную ей растерянность, хотя продолжала улыбаться ободряюще и снисходительно, помня о наставлениях режиссера насчет психологической подготовки больного. Разговор у них не ладился. Ирина Георгиевна с непривычки никак не могла взять верный тон. Получалось как у неопытного следователя с опытным подследственным:

— Сколько вам лет?

— Сорок восемь стукнуло.

— Сами-то откуда?

— Из Степногорска.

— А как в Ярцевск попали?

— Проездом.

Потом пошло легче:

— Ночью что произошло? Больной из-за вас на выписку просится!

— Неужто? Зря. Ну, маленько критику навели, чтобы людей уважал, не себя одного.

— Что же вы ему сказали?

Ирина Георгиевна все еще не убирала руку с его живота, и он по-свойски накрыл ее своей ладонью. Ногти у него были ужасные — сбитые, обломанные, с заметной черной каймой.

— Сказал, что начальника его знаю.

— В самом деле знаете? — спросила она, с сомнением разглядывая эти обломанные ногти.

— Я таких типов знаю.

Действительно, ничего особенного ночью не случилось, ткнул пару раз подвернувшимся под руку костылем в бок нервному соседу: храпит, как жеребец, замучил всех, а разбудишь — скандалит, хоть из палаты беги. Вот тогда Петрович и сказал ему: «Учти, я твоего начальника знаю. Будут тебе неприятности». Эта штука у Петровича про запас, вроде козырной карты лежала. Не на всех действовало, конечно, он понимал, кому говорить. Если бы ему самому, например, пригрозили, он бы сильно удивился такой глупости. В прошлом году собрался в другой гараж перейти, поближе к дому; начальник за сердце схватился: в гараже десять машин без шоферов. Нет, если и опасался чего Петрович в этой жизни — не уснуть бы в долгом рейсе за баранкой. И только.

— Надо с вами поосторожнее. Вы с моим начальником не знакомы, случайно? — Ирина Георгиевна словно бы нехотя освободила руку.

— Работа у вас тяжелая, грязная, вам бояться нечего. Вы сами себе начальник, — ответил он спокойно.

И тут доктор Соловьева совершила странный, противоречащий не только ее принципам, но и общепринятым нормам поступок: достав из кармана халата маникюрную пилку, захватила поудобнее руку Петровича и принялась приводить в порядок его ужасные ногти. Спохватившись, бросила пилку на постель:

— Продолжайте в том же духе…

В дежурке Ирина Георгиевна нет-нет да и вспоминала свой порыв — то ли своего рода месть за минуты растерянности, то ли, наоборот, признание особых прав этого человека, который стал для нее со вчерашнего дня уже не просто больным, но соучастником в деле.

Не удержавшись, она заглянула в историю болезни. Шофер! Ну разумеется… Шофер! Забавно. Как раз недавно они советовались с мужем: не нанять ли им шофера? Институтская машина не очень устраивала Василия Васильевича, он мог пользоваться ею лишь в служебное время. Если приходилось вечером ехать на банкет, он садился за руль своей машины. Но что за удовольствие произносить тосты с бокалом минеральной в руке? Они решили все-таки шофера пока не брать: хлопотно. Теперь Ирина Георгиевна подумала: «Забавно! Мог быть и этот».

Время шло, миновали все сроки, а друзья родственника все не приезжали. Несколько раз тот звонил на службу, и ему неизменно отвечали: «Выехали. Ждите».

— Милый доктор! — говорил он, сложив молитвенно, лодочкой, ладони. — Не сердитесь, искусство всегда приблизительно, его служители не отличаются пунктуальностью. Они обязательно приедут.

Они приехали после обеда, и сразу в маленькой ярцевской больнице все перевернулось вверх дном. Из видавшего виды «рафика» выскочили пятеро: двое прежних, молодых, в замшевых куртках, трое незнакомых, еще моложе, в куртках из заменителя. Замшевые вбежали на крыльцо, остальные принялись выгружать аппаратуру. Больше в «рафике» никого не осталось. Ирина Георгиевна наблюдала за ними в окно. Через несколько минут она была уверена, что ошиблась: не пять, а по крайней мере двадцать пять! Казалось, не найти такого места в больнице, где не попался бы на глаза кто-нибудь из приезжих. Одного обнаружила в пищеблоке — снимал пробу у растерянной поварихи, другого в родильном отделении — беседовал с роженицами, призывая их дать любимой родине чудо-богатырей. Удовлетворив свое профессиональное любопытство, они собрались вместе, нимало не стесняясь Ирины Георгиевны, принялись обмениваться мнениями:

— Все отлично, старики, но где доска?

— Какая?

— Ну эта… «Охраняется государством как памятник древнего зодчества…» «Стиль барако».

— Мы, случайно, адресом не ошиблись?

— Не ошиблись, без паники! Будем снимать вот эту симпатичную тетю. «Женщина в белом» — знаменитый хирург — любимая ученица Склифосовского — юбилейная стотысячная операция — двадцать лет среди аборигенов — сеет разумное, доброе, пожинает вечное!

Обменявшись мнениями, гости снова разбежались, на этот раз вовсе исчезнув с глаз. Если бы не «рафик», приткнувшийся к больничному крыльцу, можно было бы подумать — навсегда. Но, как объяснил родственник, они лишь отправились знакомиться, с городом: возможно, им потребуются для телерассказа городские виды.

Он и сам тотчас куда-то сгинул, предоставив Соловьевой самой выпутываться из положения.

— Детки! — сказала она с ласковой яростью, когда те наконец вернулись, судя по их настроению, очень довольные видами города Ярцевска. — Может, начнем все-таки? Больной с утра ждет!

Вскоре Ирина Георгиевна сидела в ярком свете «юпитеров» на постели Петровича и вела с ним беседу, стараясь придать лицу выражение приветливой сосредоточенности. Видимо, это ей плохо удавалось, потому что замшевые куртки время от времени жизнерадостно покрикивали:

— Он что у вас, безнадежный? Почему такая скорбь? Операции не было, а уже хороните!

— Вы, кажется, из Степногорска? — сквозь зубы цедила Ирина Георгиевна. — А как в наш город попали?

— Из Степногорска, — отвечал Петрович, покорно жмурясь от яркого света, поскольку не любил торопиться с выводами. — Ехал, значит, из Степногорска через ваш город…

— Стоп! — раздалась команда. — Веселей, отец, не помираешь, чай!

Так и продолжалось это представление, пока Петрович не сделал окончательных выводов. А сделав их, сразу начал действовать: поманил толстым, так и не приведенным в благопристойность пальцем одного из замшевых, в котором определил старшего.