Владимир Комиссаров - Старые долги

— Не знаю я ничего, — нахмурился Пашка. — А и знал бы, не сказал.

— Да мы это дело так обставим — ничего им не будет. Какой с пацанов спрос? Поругают — и все. А я вам за это трояк дам. На трояк-то чего купить можно, ты посчитай. Так и передай пацанам: мол, даст трешницу и ничего не будет. А, Паш?

Фетисов оживился, подмигивал сыну заговорщицки, тряс толстыми красными щеками.

— Узнаю, — нехотя пообещал Пашка. — А ничего не будет?

— Конечно, ничего.

— И трешку дашь?

— Дам. Только быстро надо, прямо сейчас.

Пашка поскреб в раздумье макушку.

— Смотри, старый, обманешь — тогда все! Понял?

Фетисов поспешно вытащил из кармана три рубля и протянул сыну:

— Во, если не веришь.

Клавдия принялась было ворчать — не надо бы парнишку в такое дело втравливать, — но Николай не согласился:

— А чего плохого? Всем хорошо! Калинушкину я скажу, чтоб не больно расходился. Сами сознались. Эка важность — цветы…

Пашка убежал, Клавдия тоже вскоре ушла из дому по своим делам. Фетисов остался один. Как ни странно, но он приободрился. Человеку нужна надежда; хоть маленькая, да появилась она у Николая. Обидно, конечно: разве из таких положений он выкручивался, не прибегая к чужой помощи! Стареет, видать…

Вот лет двадцать назад… Это когда Фетисов еще не больно уважал закон. Работал он тогда конюхом в заготконторе, и приглянулись как-то ему бревна возле этой конторы. Хорошие бревна, одно к одному. Каждый день Николай мимо них на телеге трясся; и месяц, и два, третий пошел, а они все лежат. Такая бесхозяйственность сильно портила ему нервы. Однажды не выдержал, запряг ночью своего Серого, подъехал к конторе. За раз не управился, а второй раз подъехал — из-за угла навстречу участковый! Растерялся Николай? Как бы не так! Ругаться стал:

— Ну-ка помоги, чтоб их так переэтак! Завтрева чуть свет в Пеньково ехать, а сегодня под вечер приказ: вези, говорят, бревна к почте, на столбы, что ли, пойдут. Ни днем ни ночью покоя. Уйду, сил больше нет!

Участковый подсобил, Фетисов еще поворчал, с тем и уехал. Наутро участковый явился к Николаю чернее черного.

— Где бревна? Давай по-хорошему!

— Какие бревна?

— Какие ночью мы грузили!

— Да ты что? Я тебя неделю не видел. Должно, ты с вечера перебрал немного!

Как ни бился участковый, как ни искал — ничего не нашел. А Фетисов одно твердил:

— Какие у тебя доказательства? Помогал грузить? Так и скажи в своей милиции, там разберутся!

Только через три года, за давностью, признался: в огороде бревна спрятал, в картошку, в борозды зарыл. Правда, тогда участковым не Калинушкин был, другой, попроще мужик: недолго продержался в милиции, наладили его оттуда за неспособность. И правильно! Этак, чего доброго, все растащили бы!

Вот из каких переделок Фетисов выходил. А теперь сидит и ждет, когда участковый придет, отправит его на пятнадцать суток, если только Пашка не выручит.

Так размышлял Николай о делах минувших и нынешних и одновременно прикидывал: куда это Калинушкин ехал? Ежели на участок, то, возвращаясь, непременно завернет по дороге, вот-вот нагрянет.

Нет, не тот у Фетисова был характер, чтобы покорно ждать своей участи! Он еще не знал, что предпримет, не знал, в какую сторону направится, но уже чувствовал, как решительность, словно добрый стаканчик в похмелье, выгнала из него вялую немощь, распрямила спину, придала мыслям ход легкий и надежный. Ноги сами понесли его из дома кратчайшим путем, сначала прямо по дороге, затем в проулок, через знакомую дыру в ограде и вновь вывели на дорогу неподалеку от дома Билибиных, что было вполне логично, поскольку в задаче с одним неизвестным и двумя известными, которую предстояло решить Фетисову, Иннокентий Павлович, как и участковый, значился в числе последних. В то время как ноги несли Николая к цели, мысли его столь же легко определили интерес Билибина, а именно — испорченный водопроводный кран, о котором тот еще дней десять назад подавал заявку. Выйдя из дому без определенного решения, не помышляя еще ни о водопроводном кране, ни о Билибине, Николай подходил теперь к нему с газовым ключом в руке, имея в одном кармане жестяную коробку с солидолом, добрый пук льна и плоскогубцы, а в другом — новенький кран на случай, если старый пришел в полную негодность; факт, доказывающий, что интуиция проявляет себя на разных уровнях деятельности.

Иннокентий Павлович был дома. Вчера вечером в полусне он почему-то обиделся на свою бывшую жену («Совершенно не думает о дочери, могла и позвонить, небось валюту экономит… А если я давно того… лежу потихоньку в песочке?»). И среди этих лениво-сердитых раздумий вдруг сверкнуло нечто дельное, важное чрезвычайно. Сверкнуло не как молния — тогда бы он наверняка, отбросив сонную одурь, мгновенно насторожился и сосредоточился бы, — а как далекая зарница. Да и зарница ли, не случайная ли вспышка? Нечто дельное относилось к недавнему эксперименту в лаборатории, который должен был подтвердить или опровергнуть расчеты Билибина и который подтвердил их, но лишь после того, как он, по собственному представлению, опустился на четвереньки и принялся шарить ладонями по земле — искать дорожку к истине. Зарница погасла, случайная, бесплодная; Иннокентий продолжал сердиться на жену и жалеть себя, брошенного, неустроенного и полуголодного.

Грустная мысль о песочке, в котором Иннокентий Павлович мог бы лежать по какой-нибудь непредвиденной причине, например отравившись копченой колбасой, до которой был большой охотник и которую потреблял в огромном количестве, запивая пивом, и вовсе отвлекла его. Но песочек, в котором могло оказаться бренное тело Иннокентия Билибина, представился ему не тяжелым, темным от влаги пластом, а беленьким, теплым, пляжным, само же бренное тело — облаченным в пестрые купальные трусы. Он несерьезно относился к проблеме своего бытия и небытия. Может, повода не имел всерьез задуматься, болея редко и легко, или некогда было; над такими проблемами ныне даже философы не размышляют, одни тунеядцы могут себе позволить: у них время есть… В молодости кое-какие соображения приходили ему на ум, когда мечтал о бессмертии, точнее — о бессмертном имени. А теперь… Не потому что потерял надежду оставить нетленным свое имя — наоборот, шансы у него тут кое-какие имелись. Просто понял, что это стремление — смешная попытка обмануть себя. Комплекс Герострата со знаком плюс, кривые буквы перочинным ножом на белоствольной березке: здесь был такой-то. Тогда что же — как у большинства? Живи, пока жив, жизнь одна, другой не дано? Ну нет! Это для простейших. Прошлое и будущее, а он, Иннокентий Билибин, — звено между ними!

И вот этот легкомысленный пляжный песочек, в который он зарылся, отравленный копченой колбасой, совершенно отвлек его внимание. Утром же, вспомнив о внезапной вспышке-догадке, Иннокентий Павлович ощутил сильнейшее беспокойство. Он не помнил, что именно пришло ему в голову вечером, но знал, что потерянная идея несет в себе такие возможности, по сравнению с которыми все сделанное им раньше не более чем его коттедж по сравнению с современным небоскребом. Скорчившись в шезлонге, прикрыв ладонью глаза, он сидел неподвижно, стараясь вызвать вчерашнее…