Владимир Комиссаров - Старые долги

— Ты чего, Кеша? — спросила Селиваниха.

— К тебе сейчас никто не заходил, тетя Даша?

— Вроде нет. Все свои. Обознался, что ли?

— Иди к нам, Палыч! — гаркнул со своего крыльца Фетисов. — Иди в гости!

— Спасибо, ждут меня, — ответил Иннокентий Павлович, с недоумением глядя на Фетисова, который, хоронясь за дверью от соседки, подавал ему какие-то непонятные, тайные знаки. К машине Билибин вернулся настолько озадаченный странным поведением своего молодого друга, что даже не сопротивлялся, когда Старик попросил его для пользы дела воздержаться от объяснений с Соловьевым.

— Да ну вас всех, — сказал Билибин устало и отправился домой, едва кивнув Старику на прощание.

Можно лишь пожалеть, что Иннокентий Павлович не проявил настойчивости, а Старик — обычно присущей ему любознательности. Если бы Старик вышел из машины, то, возможно, ему довелось бы познакомиться не только с Юрчиковым, но и с обитателями дома, на крылечке которого стоял Геннадий, и тогда он получил бы убедительные подтверждения своим размышлениям о долгах, которые новая история непрерывно отдает старой. Несомненно, удивленный сходством, он поинтересовался бы у Селиванихи: не родственница ли она Василию Васильевичу? И удовлетворенно покивал бы, услышав ответ. Можно даже предположить, что тетя Даша, определив в шефе большого начальника, принялась бы жаловаться ему на Николая Фетисова, памятуя о прохудившейся крыше, и описала бы все фетисовские художества, на которые он был так горазд, а Иннокентий Павлович, скорее всего, взял бы Николая под защиту, сказав, что тот, несмотря ни на что, мастер на все руки. Вполне вероятно, что и сам Фетисов, не удержавшись, прибежал бы на половину Селивановой и рассказал Старику некоторые подробности из жизни закадычного друга Кешки Билибина так, что шеф, поглядывая на Николая, задал бы и ему вопрос: уж не братья ли они двоюродные? (Старик спросил бы: «Не кузены ли?», и наверняка Николай с негодованием ответил бы, что сроду такими делами не занимался!) Может быть, даже… А впрочем, что тут гадать. Старик уехал, так и не узнав про все эти забавные, но не столь уж случайные совпадения.

Поведение Гены Юрчикова, которого Билибин увидел на крыльце у Селиванихи, могло показаться странным лишь на первый взгляд. Геннадий просто не был готов к объяснениям, а они неотвратимо назревали.

Вбежав в дом, Юрчиков нервно хохотнул, стараясь скрыть растерянность:

— Пропали! Иннокентий Павлович!

Светка вскочила с полосатого, бодро пахнущего мочалом матраца, купленного вчера в хозторге и еще не поставленного на подпорки, заметалась, оправляя постель. Потом оба застыли перед дверью, взявшись за руки, с глуповатыми от напряжения лицами.

— Как войдет, сразу хором: «Поздравь нас, папочка!» — сказал Геннадий.

Светка кивнула.

— Говорил я, — зашептал Гена, — надо было по-человечески. Теперь красней из-за тебя!

Они услышали голоса Иннокентия Павловича и тети Даши за дверью, прижались друг к другу. Светка спросила:

— А зачем вернулся? Струсил?

— Очень, — ответил Юрчиков честно. — Ты своего родителя знаешь: не разобравшись и по шее даст…

Недели три назад Гена Юрчиков понял, что не может жить без Светки. Она нравилась ему давно, но осознал он свое отчаянное положение, когда Светка явилась в клуб в нежно-зеленом вязаном брючном костюме, который так ловко и плотно обтягивал ее полненькую фигуру, что девушка казалась существом мифологическим: не то сиреной, не то наядой. Кроме того, Геннадию стало ясно, что ходить в наядах ей осталось считанные дни или даже часы: там, где она проходила, загорались глаза мужчин и гасли глаза женщин.

Чувство, которое испытывал Юрчиков, оказалось совершенно незнакомым ему. Любовь он отождествлял с радостью, даже его странный роман с Ириной Георгиевной не был исключением. Сейчас Геннадий только злился. Да и как было не злиться, если вокруг Светки вечно вилась стайка поклонников и, судя по всему, он должен был присоединиться к этой стайке, чтобы рассуждать об авангардистах и поп-арте, стараясь оттеснить других. Собственно, он уже приступил к исполнению своих обязанностей: выбрав наиболее опасного, по его мнению, поклонника из второй лаборатории (красивый парень, походочка штангиста, медная цепка на бычьей шее), в мимолетном споре легко доказал, что тот бездарь и неуч. При этом он не только не испытывал угрызений совести, но весь день находился в хорошем настроении, а к вечеру на правах победителя решился проводить Светку домой. Всю дорогу он нудно наставлял ее: нельзя жить одним днем, надо думать о будущем, пора взяться за ум — самого тошнило от поучений. Светка сначала добросовестно старалась понять свою вину, но потом прозрела и воскликнула:

— Генка! Ты влюбился в меня, что ли?

Ему бы ответить: мол, наконец-то сообразила, — или просто подтвердить ее догадку; наверное, он так и сделал бы, если бы Светка в этот момент не расхохоталась, очень довольная своим открытием. Она расхохоталась, а Геннадий почувствовал, что сейчас разрыдается. Не отзываясь на Светкины оклики, Юрчиков рванулся в сторону. Два дня он ходил сам не свой, на третий отправился к Иннокентию Павловичу, придумав какой-то пустячный повод. Билибин сидел перед домом в шезлонге с книгой на коленях и задумчиво щупал щетинистые щеки. Давно пора было бриться, но нужно ли? Он жалел, что поторопился расстаться с бородой. Теперь он не боялся выглядеть старше своих лет, теперь это уже не имело значения: он чувствовал себя вновь молодым и полным сил.

— Я не к вам, я — к Светке, — набравшись мужества, признался Гена.

— Валяй, — равнодушно разрешил Иннокентий Павлович. — Только зря. Время тратишь.

— Почему? — испугался Юрчиков, решив, что уже опоздал и Светку увели у него из-под носа.

— Чего-то она говорила… А-а, несет от тебя чем-то.

— Как несет? — совсем испугался Гена.

— Сейчас вспомню… Ага. Само дыхание, говорит, его ядовито и несет от него, паразита… Может, одеколон?

— Что ж я, пью одеколон, что ли? — забормотал Юрчиков.

— Да. Там про дыхание. Не подходит. В общем, я тебя предупредил.

И Билибин уткнулся в сборник «Американский детектив», который читал, когда пришел Юрчиков, не предполагая, что несколькими безответственными фразами мог ненароком изменить судьбу любимой дочери. По счастью, этого не случилось: Гена, сжав зубы от обиды и боязни отравить воздух ядовитым дыханием, ринулся в дом объясняться.

— Типично метафизическое мышление, — сказала Светка, когда Геннадий с порога заявил ей: или она станет его женой, или он сойдет с ума.

Сказав так, девушка уткнулась в грудь Юрчикову, и он, счастливый, понял, что сходить ему с ума не надо и жизнь продолжается.