Давид Бергельсон - На Днепре

Эта игра воображения, эти полуправдивые, полувыдуманные происшествия закрепляют в памяти Пенека мельчайшие подробности проходящей перед ним жизни. В голове запечатлеваются настроения пережитых дней, недель, месяцев, запоминается каждая их особенность. Ничто виденное Пенеком не ускользает от него. Каждое из его пяти чувств обострено до предела — обладает своей особой памятью и неизменно требует утоления своего голода, как настойчиво требует пищи пустой желудок. Каждое событие имеет свою особую точку, как бы секрет у замочка.

Достаточно вспомнить об этой точке, как в памяти сразу оживает все случившееся, со всеми его подробностями, оживает даже воздух и аромат того дня или часа, когда это событие совершилось.

Пенек испытывает особое наслаждение, когда память его наполняется этими маленькими точками. Он даже испытывает потребность в этом, хотя он не может объяснить, почему именно.

Так грудной младенец, освобожденный от тугих пеленок, болтает во все стороны ручками и ножками, не зная, для чего он это делает. Пенек чувствует лишь одно: работы у него по горло.

Оплеуха учителя, обрушившаяся на Пенека, напоминает ему, что он в хедере. Над ухом Пенека гремит голос:

— Укажи-ка строчку в талмуде! Какую строчку мы сейчас проходим?

Пенек пойман и уличен: откуда Пенеку знать, «какую строчку сейчас проходим»? Он находился не здесь: мысленно он все время бродил на задворках дома местного мясника Исроела — смотрел, как режут овец. Все его чувства были поглощены картиной забрызганного кровью двора мясника. Стыд и позор! Не лучше ли вовсе прекратить посещение хедера? Перестать ходить сюда, в эту душную комнату? Все равно старшие в доме отсутствуют, господина над Пенеком нет! Каждый раз, когда из хедера придут его разыскивать, окажется, что его нет дома. Пожалуй, это хорошая мысль!

К тому же на днях — это было через неделю после отъезда Михоела Левина — прибыли тульчинские мастере, те самые, о которых пишут в газетах, те самые, что красили этот дом два года назад.

Прибыли, значит, два важных гостя.

Кому ж принять таких важных гостей, как не Пенеку?

Тульчинские мастера нагрянули внезапно, шумно, весело. Так прибывают избалованные успехом музыканты, приглашенные на богатое свадебное пиршество.

Суетливые, радостные, они сразу заполнили собой весь дом. Послышались их голоса:

— Поклажа!

«Поклажей» они называли свой багаж.

— Где же поклажа?

— Не прибыла еще поклажа?

— Поклажу везут!

Их поклажа — это разные малярные принадлежности, наполнившие доверху большой крестьянский воз.

Летний полдень такой же, как прибывшие мастера: облачный, но все же по-своему радостный. От него, как и от мастеров, запахло праздником. На кухне все принарядились. Буня, разводившая огонь в печи, не замедлила наградить мастеров прозвищем.

— Ну что же, — говорит она, — давай кормить «поклажу». Приготовим ужин да посмотрим, как «поклажа» будет есть да облизываться!

При этом она радостно смеется. Радостно смеется и Шейндл-долговязая. Обеим, видно, очень хочется, чтобы мастера во дворе услышали их смех. Пенеку некогда разбираться, с чего это на них такое веселье напало. Он весь ушел в работу: помогает малярам разгрузить прибывший воз с красками и кистями. Пенеку нравится, когда чужие люди, принимая его за маленького слугу в этом богатом доме, относятся к нему так же, как к Буне, к Шейндл-долговязой и к Янклу. Тогда ему кажется, что он действительно становится похожим на служку Лейзера, а это он считает для себя большой честью.

К тому же у него особое пристрастие к новым людям. Пенек любит наблюдать за выражением их лиц, за каждым их движением или повадками. Он забился в угол и пытается им подражать. Зажмурив глаза до боли и напрягая память, он старается представить себе каждую складку на их лицах. Он воображает, что и у него точно такое же лицо, такие же движения и повадки. Еще одно усилие — и он сможет даже чувствовать и думать точно так же, как они.

Все это Пенек проделывает много раз в течение дня, а к вечеру испытывает сильнейшую усталость. Устает голова, устает все тело. Тогда он в изнеможении валится где попало и засыпает, не раздеваясь. На кухне в таких случаях говорят:

— Свалился как сноп. Опять уснул, не поужинав.

В один из таких дней неожиданно прикатила Шейндл-важная. Она приехала посмотреть, как работают мастера.

Прикатила она по своему обыкновению среди бела дня на почтовых, с колокольчиком у дышла. На кухне все сразу притихли. Буня недовольно повела носом.

— Всегда так, — сказала она, — святого помянешь, а а тут черт нагрянет!

Приезд Шейндл-важной больше всего пришелся не по душе кучеру Янклу. Когда Шейндл-важная приезжает на почтовых, Янклу приходится запрягать хозяйских лошадей и в тот же вечер везти ее домой. На кухне он однажды сказал:

— Легче камни таскать, чем знать, что эта барыня сидит в коляске за твоей спиной.

Теперь Янкл ничего не говорит. Вид у него спокойный, словно Шейндл-важной здесь и в помине нет. Он незаметно покидает кухню, идет по двору, запрягает застоявшихся лошадей в простую телегу. Не успел Пенек обернуться, как от телеги и след простыл: Янкл куда-то уехал.

Взволнованная Шейндл-важная выходит из себя:

— Где же Янкл? Он ведь знал, что меня нужно везти домой! Куда же он уехал?

В самом деле: куда девался Янкл?

Буня и Шейндл-долговязая позвали Пенека на кухню, закрыли за собой дверь и с любопытством допытывались у него:

— Куда же скрылся Янкл? Нам сказать можешь?

Но и Пенек не знает.

Шейндл-важная возмущена, она шагает по комнате с папиросой во рту. При каждой затяжке огонек папиросы освещает ее разгоряченное лицо. От возбуждения она совсем забыла, что обещала мужу курить лишь перед сном.

Еще хорошо, что она нашла себе собеседника: пришел Муня. Шейндл-важная не прочь с ним поболтать, считает его дельным человеком. Он знает толк в часах, интересуется лекарствами, даже в брильянтах понимает.

Всех других жителей городка Шейндл-важная не ставит ни в грош.

— Садитесь, — обращается она к Муне, — присаживайтесь к столу. Беспорядок у нас. Ремонтом вот занялись. Вы к нам по делу?

Муня смотрит в сторону. Глазки у него крохотные, задумчивые, а нос, внушительный, почтенный, беспрерывно испускает глуховатые звуки:

— Тгн! Тгн!

Муня давно не утолял свою любимую страсть — рассматривать всякие механизмы и копаться в них. Его разбирает тоска.

— Нет, — говорит он. — Я насчет маляров. Проходил мимо и зашел. Слышал я, в газетах о них пишут. Вот и подумал: зайду, знаменитостей этих посмотрю…

Невесело живется Муне в этом глухом углу. Он здесь не находит себе применения. Правда, кое-кто в городе доверяет ему починку часов, иной позовет к себе и попросит смазать больному ребенку горло, но разве это может удовлетворить Муню? Другое дело, если бы он жил в большом городе, где выходят газеты.