Давид Бергельсон - На Днепре

— Ну вот видишь… Умный мальчик! Честный! Не захотел врать!.. — И вдруг со вздохом, уже, видимо, утираясь полотенцем: — Из мальчика этого мог бы выйти толк. Он умен. Только вот родили мы его на старости лет… Воспитать некому…

В тот же вечер Пенек подслушал, как отец, перед тем как уйти в синагогу к вечерней молитве, разговаривал с вдовой Хаима — Цирель.

Цирель дрожащим голосом сказала:

— Жить не на что… Положение, отец, безвыходное…

Подумав, отец молвил:

— Что же делать… Видно, судьба у тебя такая… Несчастная ты…

В голосе Цирель послышались слезы.

— Подачками твоими живу… Как нищая… Как Ешуа Фрейдес, трешницы получаю.

Отец вздохнул:

— Что же делать? Деньги на полу не валяются…

Это было в субботу за праздничным обедом, медлительным, томительно тягостным для Пенека. От длительного сидения за круглым обеденным столом в парадной столовой Пенека мутило, словно от продолжительной, медленной езды в поезде. С наслаждением удрал бы он отсюда на кухню или в конюшню к кучеру Янклу.

Широко раскрытые глаза Пенека следят за всеми, сидящими у обеденного стола.

На самом почетном месте, с очками на носу, Михоел Левин, строгий ревнитель субботнего отдыха. Перед ним раскрыт небольшой, но очень толстый том талмуда. Левин не отрывает глаз от книги, забывая о стынущей на столе пище. Своим поведением он как бы внушает всем окружающим: «Не следует предаваться наслаждениям жизни».

Вот он медленно, не отрывая глаз от книги, кладет кусок в рот. Кажется, он его не разжевывает: не подобает думать о еде человеку не от мира сего. Странно! Словно не он вчера сказал дочери:

— Деньги на полу не валяются…

За столом сидят уже второй час. Пенеку кажется, что этот обед никогда не кончится. Он начинает чувствовать какой-то зуд в ногах, не может больше удержать их на одном месте.

Вдруг отец, подняв сонные глаза, обвел ими всех сидящих за столом, отыскивая кого-то, и остановился на Пенеке, который сидел рядом с бедным евреем, обедающим по субботам в «доме». Отец осмотрел Пенека поверх очков.

— Пенек! — тихо произнес он.

За столом все застыли.

— Пенек…

У Пенека сердце похолодело. Чья-то вилка глухо звякнула о тарелку. Мать зашептала молитвенно сложенными губами:

— Тише…

Отец:

— Пенек! Я вот думаю, не мешало бы тебе взять себя в руки!

Тншина. Все взоры устремлены на Пенека. Мальчику кажется: на него смотрят и стены, и зеркало, и стенные часы.

Отец:

— Не откладывай. Начни сейчас же. Приучайся. Хочется сделать что-нибудь, сильно хочется, а ты скажи себе: я этого не сделаю, воздержусь. Попробуй, авось удастся совладать с собой. Вот к примеру: сейчас после обеда тебе захочется побежать на улицу, сильно захочется. А ты попробуй скажи себе: хочу, но не пойду! Скажи и выполни! Попробуй побороть свои желания.

Ага!

Пенек мигом сообразил: им хочется, чтобы он походил на Фолика и Блюму. И он подумал: «Напрасно! Не дамся!..»

Подражать в чем-либо Фолику и Блюме было противно.

Однако слова отца задели самолюбие Пенека. Он тут же решил: «Попробую после обеда остаться дома. Покажу им, что могу…»

Этот субботний праздник был самым тягостным и серым в жизни Пенека. Все взрослые, как было заведено по субботам, предались дневному сну. В доме воцарилась послеобеденная глухая тишина. Занавески были задернуты. Пенек тщетно силился заснуть, ворочался с боку на бок, ложился на спину, на живот, ложился ногами к изголовью — сон не приходил. Время, томительное и тяжелое, как свинец, точно остановилось. Во всем доме ни звука. Хоть бы муха прожужжала!

Пенек все же решил сдержать слово, данное отцу: не выходить на улицу.

Чтобы унять тоску, он отдернул занавеску и выглянул в окно. Привстав на цыпочки, он увидел за деревьями сада, там вдали, крылечки домиков, скамеечки, задворки… Ах, как там хорошо! Особенно теперь, когда все эти набожные папаши предаются субботнему сну и не мешают ребятам шалить. На главной улице играют дети бедноты. Они высыпали из всех дыр окраины. На три часа они стали хозяевами городка.

Пенек высунулся из окна еще дальше.

Что там происходит, у дома Арона-Янкелеса? Играют ли там мальчишки? Да их целая орава… Качаются на досках так, что дым коромыслом идет! Эх, какая кутерьма подымется, если они разбудят Арона-Янкелеса или его жену! Но Арон-Янкелес — святая душонка с тремя шубами — спит мертвым сном.

Ветерок поднял столб пыли, мешает смотреть. Но вот пыль улеглась, вновь стало отчетливо видно.

Шалуны теперь швыряют камнями в железную крышу Арона-Янкелеса. Трах! Тарарах! Ага! Он наконец проснулся, этот Арон-Янкелес, появился на крыльце в белых носках и кальсонах. Мальчишки рассыпались во все стороны. Арон-Янкелес бессильно надрывается от крика. Пенеку мучительно хочется побежать вместе с мальчишками. Он готов даже разделить их участь, если их поймают. Тягостно слушаться советов отца и подавлять свои желания.

Среди садовых яблонь появляется кучер Янкл. Он бродит один, простой, как в будни. Пенек наблюдает за каждым его движением. Странный он, этот Янкл: нет в нем никакой солидности взрослого, а ведь он же не мальчик! Хуже всего он, видимо, чувствует себя по праздникам. На кухне его обычно спрашивают:

— Почему вы не идете молиться? Все уже давно в синагогу пошли.

Янкл холодно отвечает:

— Ну и пусть… А мне-то что!

Насвистывая любимую песенку, Янкл проходил мимо, остановился, увидел Пенека и почесал свою белокурую мягкую бородку.

— Ты почему дома? — спросил он Пенека. — Наказали? Заперли тебя, что ли?

— Нет… — сконфуженно буркнул Пенек. — Ничего.

— В чем же дело?

Пенек рассказал:

— Отец за обедом сказал: «Ты захочешь сейчас же побежать на улицу, так вот, попробуй сказать себе: „Хочу, но не пойду“. Попробуй побороть свои желания».

Янкл задумался и стал вновь насвистывать.

— Вот как? Ну да… Отец твой верит: он любые желания в себе подавить может. А богатым все-таки хочет быть. Ну-ка, пусть попробует подавить в себе это желание! — Янкл хитро улыбнулся: — Ну-ка, пусть покажет эдакое уменье…

Пенек смотрел вслед удалявшемуся Янклу, почти ни о чем не думая. Он был во власти каких-то неясных ощущений. У него было такое состояние, словно отец и Янкл стоят перед ним голые. У Янкла тело чище, глаже, как-то основательнее, а отец… пусть он на самом деле покажет, что может побороть в себе желание быть богатым. Пусть попробует! Пусть не выматывает душу Цирель трехрублевыми подачками. Пусть не издевается над Ешуа Фрейдесом!

Тут Пенек почувствовал даже некоторое возмущение:

— Сам не может, а от других требует!

С величайшим трудом высидел он этот субботний праздник дома, терзаясь мыслью о напрасно загубленном дне.