Давид Бергельсон - На Днепре

— Вот он!

Борух был уже вне опасности. Он сидел верхом на заборе — как раз на том месте, откуда легко было спрыгнуть на другую сторону. Все же он успел увидеть, как Пенек остановился, быстро засучил рукава чуть ли не до плеч, выхватил камень из кармана, расставил ноги, наклонился, подавшись вперед, и замер в боевой позе! Рука, вооруженная камнем, была закинута назад, готовая запустить камень во врага. Пенек был полон вызова.

— Ну-ка, сунься! Попробуй!

В таком случае Борух, сидя на заборе, может позволить себе поболтать с минуту ногами в воздухе. Сочувствуя в душе Пенеку, он может со спокойствием ценителя и знатока наблюдать: «Ну-ка! Кто кого?»

Однако Фолик уже заметил камень в руке Пенека и, разъяренный, остановился. Между ним и Пенеком — саженей десять. У Фолика грудь бурно вздымается, губы крепко сжаты, глаза мечут молнии, часто мигают, большой вытянувшийся нос пыхтит, издавая те же звуки, что и Муня: тгн… тгн…

Тишина.

С минуту оба смотрят друг на друга.

Фолик:

— Мерзавец! Зачем ты весь сад изрыл? — Он кивнул в сторону сидевшего на заборе Боруха. — Зачем мальчишек сюда притащил?

Пенек глубоко обижен за товарища: тут только один Борух, а Фолик его «мальчишками» называет. Возмущенный Пенек заскрипел зубами.

— Захотел и привел!

Движением брови он поддразнил Фолика.

— Какое тебе дело, Мотай-голова!

Но это показалось Пенеку недостаточным, и он прибавил:

— Дурак! Башка твоя пустая! Придется тебе еще разок пиявки на затылок поставить!

Это для Фолика самое обидное. От упоминания о пиявках он приходит в неистовую ярость.

Тут послышался визгливый голосок Блюмы.

— Эле-Мордхе юродивый! — крикнула она Пенеку.

Она приближалась сзади. Блюма телом щупленькая — кожа да кости, — но помешать Пенеку убежать она все же может.

Пенек едва успевает крикнуть ей:

— Зевало! Опять?

Сам он уже у забора. Ухватившись за него руками, он перемахнул на другую сторону в бурьян, где Буня встречалась с Гершлом.

— Борух, — крикнул он, — я здесь!

Борух лежит ничком в бурьяне. Через щелку в заборе он наблюдает за Фоликом и Блюмой, оставшимися во дворе, и докладывает Пенеку:

— Визжат!

Пенеку жаль неиспользованных камней, оттягивающих карман. В сильном возбуждении он швыряет камни через забор наудачу. Пенек не видит, попадают ли они в цель. Визг во дворе усиливается.

— Борух, — говорит Пенек товарищу, едва переводя дух, — давай твои камни. Скорее!

Борух торопливо выбрасывает камни из кармана. Он по-прежнему лежит ничком у наблюдательного пункта и осведомляет Пенека о результатах пальбы.

— Не попал, — говорит он разочарованно, — ни одним камнем, все мимо…

Рапорт Боруха еще больше возбуждает Пенека. У него возникает чудесная мысль. Левой рукой он хватается за верхний край забора, раскачивается и подпрыгивает. На одно мгновение его голова оказывается выше забора. Он успевает увидеть Фолика во дворе и в ту же секунду, прицелившись, запустить в него камнем.

Борух, лежащий ничком в бурьяне, радостно сообщает:

— Попал в ногу!

Пенек повторяет свой прыжок, вторично швыряет камень.

Рапорт Боруха:

— Опять мимо!

Пенеку удается подпрыгнуть и швырнуть в живую мишень третий камень.

Информация Боруха на этот раз молниеносно быстрая:

— Попал в голову, бежим!

Оба пустились наутек. Не по направлению к полукружию домов, а в противоположную сторону, к высокому бурьяну между задворками бедных домишек, окруженных погостом. На бегу Пенек спускает засученный рукав рубашки. Задумавшись, он вдруг останавливается.

— Ну их к дьяволу…

— Чего? — не расслышав, спросил Борух.

Пенек спустил засученный рукав на второй руке.

— Ничего, это я про своих, про брата и сестру… Видно, мне сегодня обедать не придется…

И тут же ему становится жалко, зачем он сказал «сегодня обедать не придется». На Боруха, видит он, это не произвело никакого впечатления. Ах этот Борух… Сколько раз в своей жизни он оставался без обеда и всегда это геройски переносил. А с ним, Пенеком, это впервые, и он сразу же пожаловался.

Все же Пенек не без удовольствия думает о том, что останется сегодня без обеда. Теперь он, во всяком случае, узнает, что чувствует необедавший человек… Ну, хорошо, больше об этом ни слова!

— Пошли!

Теперь они больше не бегут, степенно обходят городские домишки и приближаются к лачуге, где живут родители Боруха. Дорогой Борух прихрамывает, ступает раненой ногой на пятку.

— Братец твой… — неожиданно говорит он. — Ну и гадина!

Пенек уличает себя в слабости. Вот он только что подумал: «Дал бы кто-нибудь мне кусочек хлеба, охотно съел бы», а на самом деле он не так уж проголодался. Он вспоминает: последний раз он ел рано утром. Если до завтрашнего утра он ничего есть не будет, из его рта, верно, будет так же дурно пахнуть, как изо рта сапожника Рахмиела.

— Все-таки, — говорит Борух, — я стесняюсь ходить с тобой по городу. Знаешь почему? Ты — барчук. Еще подумают, что я к тебе подлизываюсь…

Вот так сказал!

Пенек понял.

Борух и ему подобные никогда не встанут с ним на равную ногу только из-за того, что он, Пенек, один раз лишился обеда.

Все же Пенек чувствует себя чуть-чуть ближе к бедноте, живущей здесь, в этих уличках, именно потому, что он сегодня не обедал и так же голоден, как и они.

Избушка Нахмана, кажется ему, глядит на него как-то по-родственному.

Из этой изубшки, едва они туда вошли на, них пахнуло вонью загаженных детских подушек и белья. На покосившиеся окна были спущены заплатанные занавески. Нищета, словно моль, объела все в этом доме. Теперь она прочно уселась на пороге, сторожила дом, как цепная собака.

Маленький братишка Боруха болеет уже третью неделю. Он лежит поперек кровати разметавшись, почти голый. Животик у него вздутый, напряженный, ручки — как тоненькие жердочки, личико — большой желтый лимон. Нахмана нет дома, он где-то в деревне. Жена его стирает белье в корыте. Мокрым локтем она вытирает нос, поправляет выбившиеся из-под платка волосы и сразу начинает ругать Боруха за долгое отсутствие:

— Погибели на тебя нет!

— Говорила тебе, слетай мигом! А ты на целый день запропастился!

— Околеть бы вам всем — каторга настоящая! Издохну я с вами.

— Поди уж сюда, дай ногу тебе перевяжу.

— Вот там немного зерна в сумке лежит. Знаешь, что с ним делать?

Борух молчит, пока мать перевязывает ему ногу, чувствует себя виноватым, шмыгает носом. Сумку с зерном надо отнести к Алтеру Мейтесу — перемолоть в крупу. Борух быстро взваливает на себя сумку, а мать кричит ему вслед:

— Скажешь: реб Алтер, за помол отец уплатит.

Пенек не успел оглянуться, как остался один, — Борух исчез. Что ж теперь Пенеку делать?