Виктор Тельпугов - Полынь на снегу [Авторский сборник]

Добравшись до Маросейки и распахнув дверь отдела пионеров, или «девчачьей державы», как его все здесь называли, Слободкин замер на месте и поднес руку к глазам, словно защищаясь от солнца. Всюду — на столах, на подоконниках и даже на старом, ржавом сейфе стояли цветы! Какие, Сергей еще не успел разобрать, но было совершенно ясно — живые, настоящие: все пространство комнаты казалось наполненным их летучим ароматом. Слободкин ощутил острый запах зеленого поля, леса, полынного куста, пробившегося через снег далеко отсюда, на берегу Волги, и вдруг спохватился:

— Девочки, да сегодня же ваш праздник! Ой, дурень я, дурень… Ну, поздравляю вас, дорогие женщины! От всей души и от мужского отдела нашего…

— Да уж ладно, ладно, — остановила Слободкина Лена. — Какие теперь праздники?

— А цветы откуда взялись? С неба? — опросил Сергей.

— А цветы действительно с неба, — за всех ответила Лена. — Асоян сегодня из Еревана прилетел. Он у нас настоящий рыцарь.

Кто такой был этот Асоян, Слободкин не знал, но ему стало почему-то чертовски обидно, что не он оказался рыцарем. Сергею захотелось даже чем-нибудь уязвить слишком предприимчивого Асояна, и он с издевкой всплеснул руками.

— Чудно все-таки! — ехидно сказал Слободкин.

— Что именно? — спросила начальница Лены, долговязая Вера Куцыбо.

— Для кого война, для кого красивые командировки…

— Зря вы так, — Вера строго посмотрела на Сергея. — Если не знаете… Одним словом, я бы на вашем месте…

— Не сердитесь, Вера, — сказала Лена, — он ведь действительно не знает. Объяснить ему?

— Объясните, — ответила Куцыбо.

— Цветы стоят тут только до вечера. — Челка у Лены упала на самые глаза, ямочка на щеке исчезла.

— Как до вечера? — не понял Сергей.

— Для госпиталя это, — пояснила Лена. — Пока довез, Асоян руки себе обморозил. Да и цветы еле дышат. «Возьмите, говорит, девочки, пока к себе, пусть отогреются».

Слободкин был сконфужен до последней степени. Девчата поняли это. Куцыбо за всех сказала:

— Ну, хорошо, хорошо, прощаем. Прощаем, девочки?

— Прощаем как новенького, — уточнила Лена. — Вы сколько тут? Месяц всего?

— Второй начинается, — еле слышно ответил Слободкин.

— Скоро привыкнете, — успокоила Сергея Куцыбо. — А если хотите исправиться, есть подходящий случай: проводите нас сегодня в госпиталь. Можете?

— Могу. Только я поздно освобожусь, ничего?

— Мы попросим, чтоб вас пораньше отпустили, — сказала Куцыбо. — По случаю нашего праздника.

— А что мы еще возьмем с собой? — опросил Слободкин. — Не с одними же цветами в госпиталь?

— Вот это речь уже настоящего мужчины! — Вера Куцыбо первый раз за все время разговора улыбнулась. — Глядите сюда!

Скрипнула дверь сейфа, в глубоком чреве его Сергей увидел десятка полтора аккуратно сложенных свертков, от которых пахло чем-то вкусным, давно забытым.

— Развернуть? — спросила Куцыбо, взвесив на ладони один из свертков.

— Не надо, — сказал Слободкин, сглатывая слюну. — Вижу и так — подготовились как следует.

— Сказать или нет? — спросила Куцыбо, глянув на подруг.

Девочки молчали.

— Так и быть, поясню, — продолжала Вера, — чтоб не ломал человек голову над тем, откуда разносолы такие. Подарки это ко Дню Восьмого марта, Сережа. Всем женщинам всех отделов. В одном сейфе уместились.

— Хорошие подарки, — смущенно сказал Слободкин.

— Не знаем, врать не будем, не пробовали, — ответила Вера.

— Пахнет вкусно, — с деланным равнодушием заметил Сергей.

— Поэтому мы и упрятали подальше, — созналась Куцыбо. — Работать же нужно!

Слободкину действительно удалось в этот день освободиться раньше обычного. По торжественному случаю девчата раздобыли в управлении делами машину, и уже в восемь часов вечера он вместе с ними шел из палаты в палату подшефного госпиталя. Оказалось, что все его спутницы были тут своими людьми. Их знали не только в лицо, но по именам и фамилиям, знали, в каком отделе и кем они работают. Со всех сторон только и слышалось:

— Держава идет! Державе почет и уважение! Как всегда в полном составе? А это кто с вами?

— А это наш новый работник, — за всех на правах начальницы отвечала Вера Куцыбо. — Познакомьтесь — Сережа Слободкин. Тоже фронтовик.

У Сергея уже болела рука, а ее все жали и жали — десятки, если не сотни, своих, родных, опаленных боями рук. Лежачие требовали, чтобы он подошел к каждому из них поближе, минутку посидел бы на краешке их койки, ответил бы хоть на один вопрос.

Сергей давно заметил: раненый, особенно раненный тяжело, с любым встречным, которого видит впервые в жизни, начинает говорить как с давним, хорошим знакомым. И тот обязательно должен ответить тем же, если не хочет человека обидеть. Сергей долго думал: почему это? Только сегодня понял: это тоска солдатского сердца. По дому. По отчему краю. Она копилась долго. Месяцами, годами. В окопах, в землянках. Но там были свои — своя рота, свое отделение. Почти как семья. И не «почти», а точно семья, и еще какая! Но вот все это оборвалось, рухнуло в тартарары. И когда обретешь вновь? И обретешь ли? И из дома ни весточки, ни полстрочки. Вот и тоскует сердце, рвется навстречу другому, может быть такому же истосковавшемуся, но с которым можно перекинуться словом — любым, пусть на первый взгляд малозначительным, но в котором сказано больше, чем слышится.

— Ты откуда, кореш? — спросит солдат солдата. — Не с Полтавщины?

— Нет, не с Полтавщины. Из Гжатска. А ты?

— А я с Полтавщины, из Зеленого Гая. Знаешь такой?

Вот и весь разговор. Всего несколько слов. Но каких! По имени назван уголок земли, милый с далекого детства или с юности, теперь уже тоже не близкой…

— Откуда ты, парень? — в десятый, в сотый раз спрашивали сегодня Сергея то в одной палате, то в другой. — Не с Брянщины? Не курский ли? Не из Питера?

И вот уже в который раз Слободкин отвечал:

— Не с Брянщины. Не курский. Не из Питера. Москвич я, хлопцы, москвич…

Отвечал почему-то так, словно стыдно ему было перед теми, кого судьба занесла далеко от родного дома.

Из госпиталя возвращались поздно, переполненные впечатлениями от всего увиденного там и услышанного. Шли по темным улицам примолкшие. Каждый думал о своем, наболевшем. У каждого был кто-то на фронте, от кого-то давно перестали приходить письма, о ком-то наводили справки, надеялись и уже теряли надежду. Там, на работе, девчата как-то держались, старались забыть о личном и забывали, увлеченные делами, долгом. Сейчас раскисли. Сергей это ясно видел.

Вот Лена Лаптева, например, из самой шумной сделалась вдруг самой тихой и оттого совсем крохотулей. Брат у нее танкист. С самого начала войны — ни звука.

Вся съежилась, сгорбилась дылдушка Вера Куцыбо. У нее двое старших братьев служили на самой границе и пропали без вести.