Виктор Тельпугов - Полынь на снегу [Авторский сборник]

— Вам хорошо? — еще раз спросила Лена, и узкая ее ладошка чуть коснулась плеча Сергея.

— Да…

Он сидел, боясь шелохнуться, не зная, как поступить с этой рукой — робкой, тихой, доверчивой…

Так прошло минуты две или три. Или, может быть, чуть больше. Потом Слободкин тихонько освободился, чтобы нагнуться, подбросить дров в огонь, который, впрочем, и так горел теперь достаточно ярко.

Прошло еще несколько минут. Сергей заталкивал в открытую дверцу печурки одно полешко за другим. Чтобы удобнее было это делать, он вовсе отодвинулся от Лены, приблизился к огню, почти вплотную. Лицо его пылало, глаза блестели.

— Сережа, у вас есть девушка, да? — спросила Лена почему-то очень громко.

Слободкин едва заметно кивнул.

Они помолчали.

Потом Лена спросила опять неестественно громко, словно они были не в крохотной комнатке, а на шумной улице:

— Далеко?

Сергей кивнул снова.

— Как ее зовут?

— Ина.

— Она счастливая, ваша Ина, — сказала Лена после новой паузы.

— Вам так кажется? — Сергей посмотрел на Лену удивленно.

— Не кажется, а знаю теперь совершенно точно.

— Теперь?

— Да, с сегодняшней ночи.

«Как странно она на меня посмотрела! К чему бы это? Разве поймешь этих девчонок! Но до чего же она все-таки похожа на Ину! А что, если поцеловать ее за это? И поцелую сейчас. Возьму сосчитаю до трех и поцелую. Нет, отставить! В другой раз как-нибудь. Или поцеловать все-таки? В щечку? Один. Два. Два с половиной…»

— Что вы там бормочете себе под нос, Сережа?

— Я? Да вот… считаю, сколько дровишек осталось.

— Вы сказали «два с половиной».

— Правда? Смешно!..

— А когда война кончится, вы… поженитесь? Да?

— Н-не знаю… А что? Да и когда она кончится? Вы как думаете?

— Одни говорят — к осени, другие…

— Ой, Лена!.. — Слободкин поглядел вдруг на часы и вскочил. — Что подумает мать о своем сыне?

— Простит, если сын не забудет поздравить ее с праздником.

— Лена, Леночка, что я наделал! И маму не поздравил! Меня же высечь надо!..

Лена помолчала, потом, поднявшись на цыпочки, провела ладошкой по ежику волос Сергея.

— Будем друзьями, Сережа?

— Я думаю, что мы уже друзья.

— Тогда возьмите вот это. — Лена извлекла откуда-то из темноты плоскую, слежавшуюся веточку мимозы, расщепила ее на две ровные половинки и одну из них протянула Сергею. — Пусть у мамы вашей будет праздник.

…Как ни спешил Слободкин, как быстро ни прыгал с одной попутной машины на другую, матери дома он уже не застал. На столе рядом с тщательно укутанным в одеяло чайником он нашел записку: «Сынуля! Где же ты? Изождалась совсем. Все работаешь? Когда же отдохнешь? Нельзя так, Сереженька, один ты у меня».

Чай был горячий. Сергей пил обжигаясь, отодвинув в сторону маленький кубик сахара. Пил и почему-то вспоминал о том, как однажды мама заснула… в блюдце. Давно это было, но он до сих пор помнит, как она, смеясь, рассказывала: «Села я чаевничать одна — вас с отцом дожидалась. Вы оба в трехсменке работали, часто возвращались поздно. Придете, бывало, усталые, вам уже не до ужина. Вот и решала я хоть разок дождаться, накормить вас, полуночников. Сижу за полночь, распиваю чай. Час не сплю, два не сплю, три. Будильник все тише и тише тикает. Потом вдруг слышу — звонок в дверь. Бегу отворять, а одна щека у меня мокрая, в чаинках, — та, что в блюдце лежала»…

Сергей так ясно увидел сейчас перед собой эту материнскую щеку, что невольно провел рукой по своей, обросшей за ночь и жесткой от усталости.

На комоде все громче и громче стучал будильник, деловито показывая стрелкой на свернутую кренделем циферку. «Неужели восемь? Скорей на работу! Если очень поторопиться, то можно еще успеть».

Когда мать вернулась домой, ее тоже ждало послание: «Мамуль! С праздником тебя! С прошедшим! Извини, проморгал. Нюхай мимозку, жди — сегодня обязательно раньше вернусь, и мы с тобой 9-го отметим 8-е. Ладно? Не сердишься?»

Сергею действительно удалось возвратиться домой немного раньше обычного. Мать не очень верила обещанию сына побыть с ней хоть один вечер, но спать не ложилась — накрыла на стол, вскипятила чай и ждала. В самом центре стола в простенькой, знакомой Сергею с детства стеклянной синей вазочке красовалось желтое перышко мимозы.

Если бы Сергей догадался, что на диковинный цветок этот успело за вечер налюбоваться чуть не все население дома, он, наверное, пришел бы в смущение и, может быть, даже рассердился на мать, но она, зная характер сына, сделала из этого тайну. Всех соседей заранее выпроводила еще и потому, что чувствовала, как хочется Сереже побыть с ней вдвоем, чтобы ни одна живая душа не мешала им поговорить друг с другом.

Да, да, поговорить обо всем. Именно об этом мечтал Сергей уже давно и даже не знал, какие слова скажет матери.

Так мечталось. Но на деле вышло все по-иному. Нет, он не стал менее внимательным и любящим сыном, не забыл тех слов, которых так ждет материнское сердце. Просто слова стали вдруг лишними, потеряли смысл, утратили истинное свое значение. Все вместе и тем более каждое в отдельности. Мать, слава богу, поняла это с первой минуты их маленького праздника. Они молча пили чай, молча поглядывали то друг на друга, то на Сережину детскую фотографию, висевшую на стене, то на веточку мимозы…

— Отчего так бывает, мам? — спросил наконец Сергей. — Не виделись так долго, трудно и сосчитать — сколько. После моего приезда поговорить толком до сих пор не было времени, а вот сегодня, когда у нас впереди весь вечер, сидим и молчим. Ты молчишь, и я все слова забыл…

Мать съежилась, поднесла к глазам край фартука и закачала головой — опять молча.

— Ну вот, мам… Я испорчу тебе весь праздник своими нелепыми вопросами.

— Нет, нет! Говори, говори, сынок. Я слушаю…

Сергей положил руку на материнское плечо и почувствовал, как оно дрожит — мелко и безостановочно.

— Что с тобой, мам? Обидел кто-нибудь? Нездорова?

— Никто не обидел, здорова. От счастья это, сынок. Вот реву, а глаза счастливые, посмотри…

Она встала, подошла к зеркалу, заглянула в него.

— Только красные. Это от работы, сынок. Устанешь иной раз, они и… Это пройдет сейчас.

Она вернулась к столу, долила в стакан Сергея горячего чая, пододвинула поближе к сыну крохотную баночку с его любимым земляничным вареньем.

— К дню рождения твоего берегла. Засахарилось, но пахнет лесом, понюхай.

Сергей наклонился над баночкой и даже зажмурился от удовольствия.

— Вкуснотища! А может, не будем, мам, подождем июля?

— Не обманывай старую, ешь. Я же знаю, ты весь уже там. Ждешь не дождешься того часа, когда воротишься в свой десант, так, что ли?

— Ну, это не скоро еще, мам…

— Не лги. Я же чувствую, что ты задумал. В каждом слове твоем чую. Ты и не замечаешь, как говоришь: «У нас в первой», «У меня в отделении», «Кузя уже в бою». Я все понимаю. Даже про завод свой вспоминать перестал. То, бывало, Зимовец, Зимовец, а то и о нем молчок.