Виктор Тельпугов - Полынь на снегу [Авторский сборник]

И вдруг сон ему все-таки пригрезился. Именно в эту ночь. Да такой, что на другой день вспоминал его Сергей во всех деталях, во всех подробностях.

…Сперва увидел он старшину первой роты Брагу. Будто идет старшина по нагретому солнцем проселку Песковичей. Подворотничок белый, сапожки надраены, взгляд лукавый. И песня над Брагой веселая, как дымок, вьется. В ногу со старшиной, чуть позади, вся рота топочет, все три взвода. Все ребята, в полный свой богатырский рост, из дорожной пыли вырастают. Кузнецов, Прохватилов, Исаев, Гилевич, Дашко, — словом, все до единого. Строй. Все, да не все. Снова и снова принимается Сергей считать-пересчитывать — сам себя в том строю не находит…

— Где ж я? — кричит старшине Сергей.

Громко кричит. Брага не отвечает, все старательней строевую любимую выводит — «Махорочку». И вся рота ему подпевает. Сергей тоже пытается подтянуть, но слова песни, известные от первого до последнего, остаются где-то в глубине груди, наружу никак не вырвутся. Одну песню сменяет другая…

Пыльная дорога кончается, за нею снежная. Опять с Брагою во главе шагает первая рота. Песня уже молчит. Только десантное снаряженье позвякивает маршу в такт. На Кузнецове, на Прохватилове, на Исаеве, на Гилевиче, на Дашко. На всех до единого. На нем только, на Слободкине, ни один карабин не звякнет, ни одна пряжка. Будто и нет его тут совсем. Или и в самом деле нет?

— Где Слободкин?.. — снова кричит Сергей.

Громко кричит. Во весь голос. Не отзывается старшина, хотя песня уже не мешает. Рота не поет. Молчат взводы, словно набрали в рот воды.

Снежной дороге тоже конец. За ней — облака, облака, облака. Купола облаков, сносимые ветром в одну сторону с куполами парашютистов. Первая рота в воздухе. Все три взвода. Первым Брага рванул кольцо. За ним — Кузнецов, Прохватилов, Исаев, Гилевич, Дашко… Только себя никак не найдет Слободкин ни под одним куполом. А внизу — то ли наша земля, то ли немецкая. То ли тыл, то ли фронт. Стрелы трассирующих пуль к парашютистам тянутся. Бьют по стропам, рвут перкаль, прошивают насквозь огненной дратвой. Но вот десант приземлился. Обмякли, рухнули в снег погашенные опытной рукой купола. Оказывается, ребята живы-невредимы все до единого. Подымается в атаку первая рота. Впереди всех — старшина. Все дальше идет по снегам. Кругом белым-бело — белые снега, белые комбинезоны, белые стрелы трассирующих пуль. Белое небо. За Брагой — остальные. Все, кроме него, Слободкина…

Потом происходит страшное. Стена огня, вставшего на пути роты, все плотнее, все выше.

Ни удаль, ни храбрость ее не берет, ни выучка. Сгорает первая, сгорает дотла. Все три взвода. Дымится снег, шипят упавшие в него раскаленные автоматы. От одного к другому бойцу бежит Слободкин, каждого поворачивает к себе лицом, смотрит в еще раскрытые, но уже не видящие глаза. Только он и остался в живых. Только он один…

Не кончился страшный сон и с пробуждением: Слободкин раскрыл глаза, с трудом понял, где находится, но перед ним все еще дымился снег и шипела сталь…

Несколько дней подряд жил Сергей с этим ощущением. Что бы ни делал, чем бы ни был занят, мысль неизменно возвращалась к первой роте, к тому бою, в котором он потерял сразу всех своих друзей и товарищей.

Лена, встречаясь с Сергеем в коридоре или в столовой, не узнавала его, но ни о чем спросить не решалась.

На что уж редко говорил Сергей с матерью, но и она заметила, что с сыном творится что-то неладное. Виду, конечно, не подала, старалась вести себя как прежде, но в душе ее росла и росла тревога. Перед самым уходом на работу, как всегда, наклонится над спящим сыном, чтоб разбудить, а он, оказывается, не спит, хотя приехал домой под утро, всего два часа назад и свалился не раздеваясь. Лежит, укрывшись чуть ли не с головой, а глаза такие, будто со вчерашнего дня не сомкнулись еще, — тревожные, воспаленные, не мигая глядят в одну точку.

— Сереженька, чай готов. Не забудь, попей. Хочешь, в постель подам?

— Что ты, мам! Я встаю уже.

— Все хорошо у тебя?

— Все хорошо, мам. А у тебя?

— Рану мне так и не показал.

— Зажила давно, мам. Рубец только остался. Рваный такой, некрасивый. Покажу как-нибудь. Сама-то не опоздай, восьмой час уже.

— А контузия?

— Контузии не было. Сколько раз говорить? Просто ушиб — и все. Прошло давно.

— А пальцы на ногах? Думаешь, забыла?

— Пальцы?

— Да, пальцы. К погоде болят?

— Только в мороз, мам. Немножко совсем.

— Ну вот! Хорошо, заставила носки теплые надевать.

Эти слова мать говорит уже с порога. Сергей ее не останавливает: не дай бог узнает, что связанные ею носки отданы в госпиталь, нынче же ночью примется вязать новые, распустив свой старенький шарф или последнюю кофту. И свяжет, конечно, к следующему же утру, понять не желая того, что на дворе уже весна, что сейчас и с портянками совсем не холодно, особенно если их как следует высушить и намотать по всей старшинской науке.

Едва закрывается за матерью дверь, Сергей вскакивает, наскоро одевается и спешит к окну, чтоб успеть, как всегда, помахать ей, еще раз увидеть ее сгорбившуюся фигурку. Отсюда, с высоты шестого этажа, мама кажется особенно маленькой, уставшей и совершенно больной. Сергей провожает ее взглядом до угла, а когда она исчезает за красной кирпичной стеной, что-то словно обрывается у него в груди.

В одну из весенних ночей Сергей проснулся от еле уловимого стона. Несколько мгновений прислушивался, еще не понимая, что происходит. Потом спросил:

— Мама?

Мать не ответила, но в комнате стало совершенно тихо.

«Показалось», — подумал Сергей и попытался снова заснуть. Через некоторое время стон повторился. Теперь ошибки быть уже не могло. Вскочил с кровати, зажег свет, подбежал к матери.

— Мама, что с тобой?

Лицо матери было бледным, на щеках горели нездоровые красные пятна. Глаза смотрели тускло, в них затаилась невыносимая мука.

— Мама! Мамочка!..

Сергей схватил пузырек, стоявший на тумбочке, принялся отсчитывать капли.

Всю комнату заполнил терпкий, удушливый запах лекарства. Сергей растворил окно, в комнату ворвался холодный воздух. Но матери становилось все хуже. Слободкин начал стучать к соседям. Кто-то из них побежал на улицу, к автомату.

Когда внизу взвыла сирена и на пороге появились люди с носилками, Сергей весь дрожал от волнения и холода.

Врач пощупал пульс больной, посмотрел ей в глаза и сказал:

— Что же вы, Дарья Семеновна, подводите? А? Нехорошо. Разве мы так договаривались?

До сознания Слободкина не сразу дошло, откуда этот человек знает маму. Не обратил он внимания и на то, как быстро приехала «скорая» и как уверенно ориентировался в комнате доктор. Когда ему потребовалась чайная ложка, он не глядя, на ощупь, достал ее из ящика стола.