Григорий Боровиков - Ника

— Беда! — говорил Аверьян. — Такой же ветер все иссушил в двадцатом году. Весь хлеб сожгло солнцем и ветром. Тогда с весны, в жару, а сейчас студено, а ить тоже сушит землю-то, так и пьет из нее влагу-то, так и пьет.

Не один раз побывал за эти дни в полях Перепелкин. Шагал по зяби, по озими, тыкал заостренной палкой, размеренной на сантиметры, брал в руки землю, разминал, вглядывался в каждую крупинку, шептал:

— Сколько выпало дождя! В бороздах вода стояла. И куда все ушло? Как в песок.

Докладывал Венкову, тот не выказывал тревоги.

— Может, снег выпадет, тогда обойдется.

Но когда через два дня сам побывал в поле, увидел трещины в промерзлой земле, рассмотрел корни кустиков ржаной и пшеничной озимей, заныло сердце и у него: вымерзают озими, весной придется пересевать. А где семена брать?

Позвонил в район, услышал успокаивающее: «Многие районы области оказались в таких же неблагоприятных погодных условиях. Тревога преждевременна. Апрель покажет. Может, отрастут еще озими-то…» Не успокоили эти слова Венкова, душа его болела.

Не один Венков с Перепелкиным да старик Аверьян переживали за землю, все колхозники говорили о бесснежном декабре и морозах озабоченно, как о чем-то живом.

А ветер дул и днем и ночью, свистел в голых деревьях, обламывал хрупкие промерзшие ветви яблонь, хлопал ставнями окон, завывал в печных трубах, выдувал из домов тепло.

Люди выходили из дому в полушубках и валенках, в малахаях и шерстяных платках; на два дня пришлось отменить занятия в младших классах школы.

В эти дни Ника чувствовала себя скверно. Душевно пришибленная сидела она, прислонясь спиной к печке, вязала давно начатый пуховый платок, читала, просто бездельничала в одиночестве, ожидая прихода с работы родителей. В такие часы она думала, что же дальше, что ждет ее в будущем? И все чаще отвечала себе, что жизнь не манит ее будущим. Будущее есть где-то там, вдали от Усовки. А где? — она и сама не представляла.

Как-то под вечер, когда у нее было такое состояние, зашел к ней Жбанов.

— Пойдем к отцу Борису.

— Зачем? — удивилась Ника.

— Послушать магнитофон. У него много хороших лент.

— Но я не знаю… Неловко как-то. Попов не люблю, в бога не верю.

— И я не люблю попов. А почему не послушать музыку? Ведь не в церковь идем, не на проповедь, не молиться. Дома поп не отец Борис, а Борис Иванович. У него жена врач-рентгенолог. Будь в Усовке рентгеновский аппарат, она работала бы. Пойдем, тоскливо что-то.

Ника подумала, что с попом она знакома, как и все усовцы, что нет ничего предосудительного зайти к нему, как к любому жителю села.

Поп жил в хорошем, заново отделанном церковном доме, обставленном небогато, но удобно и уютно. Миловидная попадья, двое детей, сам поп — все чистенькие, приветливые, гостеприимные. И сразу Ника почувствовала себя просто, непринужденно. Мужчины покурили, поговорили о каких-то пустяках, а попадья подала чай и домашнее печенье.

— Я рад, что вы пришли, — сказал Борис Иванович. — Магнитофон, Владимир Трофимович, работает прекрасно. Вот что значит дело мастера боится. Спасибо!

Он повернул выключатель, диск с лентой закрутился, зазвучал голос Ивана Козловского: «Я помню чудное мгновенье…»

Прослушали одну пленку, другую… Романсы, песни, фокстроты, танго… Ника дивилась: ничего божественного, ничего религиозного…

— Какой дар у Пушкина был! — восклицал поп, блестя черными глазами. — Если бы я был поэтом, то и в наше время о женщине написал бы только так. И Глинка музыку подобающую сочинил… Да-а, музыка — величайшее из чудес, созданных гением человека.

— А искусственные спутники Земли? — вырвалось у Ники помимо воли.

— Все технические достижения тоже гениальны. Но музыка больше всего покоряет человеческую душу.

— Согласен, — сказал Владимир. — Музыка — самое эмоциональное искусство.

— Совершенно верно. — Борис Иванович обрадовался поддержке и пустился в рассуждения о значении музыки в воспитании. Но Ника опять не удержалась и задала ему вопрос: не вкладывает ли он в свои толкования религиозные взгляды.

— Вопрос о религии, дорогая Клавдия, очень сложный. Иные думают, что религия — это вера в бесплотное существо, в бога. Я под религией разумею ответ на основной и самый важный для человека вопрос: в чем смысл жизни, которую должен прожить человек.

— В чем же, по-вашему? — спросил Владимир. — Ведь каждый по-своему понимает и ищет смысл жизни.

— А надо найти общий для всех смысл, удовлетворяющий всех смысл, тогда жизнь станет радостной и счастливой.

— Церковь нашла этот общий смысл? — спросил Владимир.

— Она ищет. Церковь объединяет обыкновенных людей, она призывает к поискам смысла жизни. К сожалению, нам, служителям религиозного культа, приходится иметь дело с отсталой частью населения, которая символ божеского представляет в плотском образе. Это — примитивно.

— Американские президенты в каждой речи уповают на бога, — заметил Владимир. — Неужели Трумен, Эйзенхауэр — эти люди, знающие, что такое атомная энергия, — верят в бога?

— Вероятно… я так думаю, — отвечал отец Борис. — Они подразумевают под богом нравственные начала, а не того бога с бородой, какого рисуют у православных на иконах.

Отец Борис взял папиросу, постучал мундштуком по столу, сдул табачные крошки, закурил. Все это время он смотрел в одну точку, сосредоточенно думал. Затянулся, ловко выпустил колечки дыма, проводил их глазами до самого потолка, погладил блестящую, как шелк, чистенькую бородку.

— Сложный это вопрос. — Он вдруг повернулся к Владимиру: — И простой и вместе с тем сложный. Есть в мире непознаваемое.

— Может, быть, непознанное? — спросил Владимир.

— Вы изучали марксизм. По-марксистски непознаваемого нет, есть пока не познанное. Пусть этим занимается философия, Владимир Трофимович. Пусть занимается наука. Мы говорим о религии. Что она такое? С одной стороны, это воспитание в человеке высокой нравственности. В этом простота религии. С другой стороны, это поиски смысла человеческой жизни. В этом философская сложность религии.

— Вы сами усложняете. Я вот тоже думаю о смысле жизни. Мне мало того, чтобы греться на солнышке, вкусно есть-пить, наслаждаться любовью, музыкой, книгами… Хочется чего-то высокого, может быть, и простого… Жизнь меня подкусила. И кто в этом виноват, разбирать сейчас не к чему, не стоит. Но я потерял смысл жизни.

— Это… извините меня… обывательский подход. — Отец Борис усмехнулся. — Надо искать смысл жизни вообще… Жизни Человека с большой буквы. Найдете, тогда найдется и смысл личной жизни, все станет на свое место.

— Вы нашли?

— Нет! — Отец Борис решительно замотал головой. — Потому и горит во мне неудовлетворенность… Христос сказал: придите ко мне все страждущие, чающие движения воды, и я утолю вас… Обратите внимание… «все»… Все без различия расы, веры, имущественного положения… И под утолением надо понимать не питье, а душевное успокоение. Своим учением Христос обещал дать миру душевный покой. Но почти за две тысячи лет его учение не достигло цели.