Григорий Боровиков - Ника

— Алексей! — звал Владимир.

— Он ушел, — сказала Ника.

— И до свидания не сказал, — возмутился Славка, подставляя нос под брызги шампанского из стакана.

— Это по английскому обычаю уходят из гостей не прощаясь, — пояснил Владимир. — Я пью за гостей, которые чтут русские обычаи.

И он одним духом, опорожнил стакан.

Минуло два дня. Ника сидела дома одна. Распустив по плечам и спине волосы, читала книгу, часто задумчиво глядя в окно, подернутое по краям льдистой пленкой. Из внешнего мира оттуда, где было серое холодное небо, просачивался в избу робкий свет.

Чтение не увлекло ее, и она отложила книгу. Скучно. Мысли тянутся неторопливые и беспокойные. Неужели так вот и поползут дни один за другим?

Вспомнилось, как у Жбановых она много танцевала с Владимиром, который так и рассыпался перед ней в комплиментах. Тогда это льстило ее самолюбию. Она было попробовала осудить себя за это, но тотчас же успокоила: «Любой девушке приятно мужское внимание. Серьезного-то ведь ничего нет, так, невинные ухаживания… Алешка и ухаживать-то не умеет. Умный, может, и хороший, но девушке этого мало…»

А сейчас и тот вечер поблек, оставив в душе не радость, а раздражающую неудовлетворенность.

Мимо окна проскользнул Владимир. Она отшатнулась к простенку: не хотелось показаться растрепанной. Но через секунду Жбанов уже шагнул через порог.

— Ты одна? — спросил он, позабыв поздороваться, и уверенно прошел в комнату, как был в шапке и пальто.

— Да, — ответила она, смущенно сжимая в руках пряди волос.

Он подошел к ней, подхватил волосы, словно пробуя на вес. От неожиданности она растерялась, почувствовала, будто куда-то падает, ей стало вдруг боязно. Он почуял ее состояние беспомощности и доступности, чуть улыбнулся про себя, отошел развалистой походкой и стал разглядывать ее оценивающим взглядом.

— Длинные волосы теперь не в моде, — сказал он.

Ника с облегчением вздохнула и, все еще краснея, ответила холодновато:

— Знаю. Сейчас стригутся коротко, называется «мальчик без мамы». Но я не могу решиться.

— И не надо. У тебя красивые волосы… с медным отливом.

Владимир прошелся по комнате, глядя на все рассеянно, остановился у этажерки спиной к Нике, сказал:

— Значит, и до Усовки дошла мода на прическу в виде стога сена, растрепанного ветром?

— Дошла.

— И ты не поддалась моде?

— Не поддалась.

— Хорошо. Не гонись за модой ни в чем. Бывает модная прическа, модная одежда, модный певец. Бывает шумная мода на какого-нибудь плохого писателя, а вокруг подлинно хорошего могильная тишина. Мода — вещь дешевая и преходящая.

Спокойный голос его совершенно отрезвил Нику, но она еще с волнением думала о нем: «Почему я так испугалась его? Неужели я… Такая?..»

А Владимир, казалось, забыл уже про недавний разговор и вертел в руках книгу «Розы в кредит».

— Ты это читаешь? Нравится?

— Пока интересно.

Он помолчал, продолжая стоять спиной к ней.

— Сейчас многие увлекаются Ремарком, — проговорил он вяло, словно мимоходом о чем-то пустом, не стоящем внимания.

— Кем?

— Ремарком. Эрих Мария Ремарк. Не читала разве? Сейчас это очень модный писатель. Он нравится откровенностью. Жизнь у него не выдуманная, а как есть. И герои не сверхчеловеки, а обычные смертные, которым не так уж много надо для счастья.

Ника глядела в сильную спину его и пыталась понять, зачем он пришел. Словно угадывая ее мысли, он повернулся по-военному четко и быстро, метнул в нее дерзко-бесстыдный взгляд.

Она опять почувствовала растерянность и тихо произнесла:

— Что ты так смотришь?

Усмехнувшись, он оглядел ее всю, как бы раздевая, и равнодушно сказал:

— Могу принести Ремарка.

— Принеси.

…Через некоторое время, когда Ника уже прочитала принесенную Владимиром книгу, он снова пришел к Филатовым и между прочим спросил о Ремарке:

— Что скажешь?

— Захватывающе! Я так переживала! И какие сильные, смелые мужчины! А как они любят женщин! На все для них готовы.

Она все говорила с восклицаниями и вздохами.

Владимир пояснял:

— Ремарк показывает в героях общечеловеческое. Он не зовет в космос, он зовет к жизни ради жизни. И всем, кто потерял идеалы и веру в идеалы, герои Ремарка родные, понятные. Но ты-то почему так поддалась ему? Тебя жизнь не обманула, не истрепала.

— Мне просто интересно было узнать иной мир, иных людей.

— Хорошо, если это только любопытство, — ответил он тоном старшего.

— А если это сильное увлечение?

— Надо избежать его.

— Почему?

— Герои Ремарка — люди с опустошенной душой. А это страшнее всего.

Покровительственный, поучающий тон Владимира Ника воспринимала доверчиво, почти с благодарностью. Давая яд, он предупреждал, что это опасно, зная заранее, что Ника попробует его. Она же считала, что он поступает, как друг, бескорыстно желая только добра. И каждое слово Владимира западало в душу Ники, и мысли его были для нее откровением.

Впервые за время их знакомства разговор принял слишком серьезный характер. Жбанов стал грустно-сосредоточенным, напряженно-собранным. Ника с удивлением отметила это про себя и чутьем уловила, что не такой уж он благополучный, каким кажется и каким видят его люди. И в ней невольно зарождалась жалость к нему.

Слова его были просты, но в интонациях, в паузах звучала немая боль.

— Бойся потерять душу. Без опоры нельзя жить, — говорил он, веря в искренность своих наставлений и желая как можно сильнее разжалобить девушку.

— Ты говоришь так, будто у тебя жизнь не сложилась.

— Да, не сложилась, — горячо ответил он. — Не удалась. — Порывисто прошелся взад-вперед, сел на стул, опустил взлохмаченную голову и, виновато глядя куда-то мимо Ники, стал рассказывать о себе низким приглушенным голосом:

— Я испытал на себе и клевету, и несправедливость людей… О! Это такие штучки, такие штучки!.. Всю жизнь не соскоблишь с души. А если и очистишь, все равно нет тебе доверия. Вот и произошло крушение моих надежд и идеалов. Осталось жить ради жизни. Это трудно. Сознавать, что жизнь твоя ничтожна, мелка, неинтересна…

Что располагало его к откровенности, Ника не понимала. Но ей стало ясно одно: Жбанов «ушибленный» и несчастный.

— А я считала твою жизнь благополучной.

— Со стороны судить — можно ошибиться.

Они помолчали, глядя друг другу в глаза и зная, что не все досказано, не вся вывернута душа.

— И вот осталось одно: жить! — сказал Владимир мягким, проникающим в сердце голосом. И после короткой паузы твердо ответил: — Надо просто жить!

После его ухода Нике стало невыносимо тоскливо. В гнетущей тишине однообразно, бесчувственно стучали ходики с лисьей мордочкой над циферблатом.