Григорий Боровиков - Ника

Она замечала, что всякий раз после разговора с Владимиром на душе у нее делалось смутно, все казалось безрадостным, во всем она сомневалась. Умел он так разговаривать, что потом долго все ей было не мило и жизнь представлялась пустой, ненужной. Встреч с ним она не искала, но он подвертывался под руку как раз в то время, когда у нее на душе «кошки скребли».

Приходило на ум, что, возможно, Алексей Венков неправ, осуждая Владимира. Как-то Алексей сказал, что не любит «типов, подобных Владимиру».

— Почему? — спросила Ника.

— Мещанство прет из всех его пор… И хи-и-итрый — ужас!

— Может быть. Но согласись, что есть в нем что-то привлекательное.

— Умение одеваться, например.

— А что?

— Еще хорошо калымит.

— Да уж мимо рта не пронесет.

— В общем — уйма качеств.

— Почему ты так озлобился на него? Вы были раньше знакомы?

— Нет. И советовал бы тебе… не развешивать уши.

— На что ты намекаешь?

— Ни на что.

— Может, ревнуешь?

— Дурочка ты! Вот что!..

Она повернулась, гордо вскинула голову и ушла, чувствуя себя оскорбленной.

При воспоминании об этом ее бросало в жар. Глупо, конечно, все получилось. Особенно насчет ревности… Не подумав, брякнула слово не к месту.

Ника жила уединенно, много читала. Ей казалось, что она забывается, отгораживаясь книжным миром от окружающей жизни. На самом деле в одиночестве тоска ее незаметно для нее самой росла и завладевала не только чувствами, но и умом.

Как-то встретила на улице Алексея.

— Где ты пропадала? — спросил он.

И вдруг покраснел, стал бессвязно говорить о разных пустяках.

— Я каждый день ездил в Андреевку чинить птичник… Хотел как-то зайти к тебе, да постеснялся: поздно было.

— Правда, хотел зайти? — В глазах Ники загорелись радостные огоньки.

— Куда идешь?

— Просто вышла прогуляться.

Они пошли рядом. Дул холодный ветер. Дома заволакивали белесые сумерки. Из мастерской выплывали звенящие звуки: «Дзень-дзень-дзень!..» Казалось, кто-то властный и сильный льет эти металлические звуки над селом, чтобы напомнить людям о прочности жизни, о сбыточности их надежд.

Алексей взял ее под руку, неуверенно пригласил к себе домой.

— Пойдем! — охотно согласилась она.

Квартира Венковых удивила Нику простотой обстановки: обеденный стол посередине большой комнаты, табуретки, полки с книгами вдоль стен.

— Что тут интересного? — спросила Ника, перебирая книги на полке.

— Да ничего нет. Вот разве это, — он вытащил из тумбы стола альбомы с репродукциями картин. — Посмотри, пока я печку затоплю.

— Я помогу тебе, а картинки посмотрим вместе.

— Кар-тинки! — Алексей поморщился. — Это — искусство! Тут Третьяковка, Эрмитаж, Русский музей, Дрезденская галерея, а ты — кар-тин-ки!..

Минуту Ника хлопала глазами, потом резко подошла к печке, открыла дверку.

— Давай затопим.

Алексей выскочил в сени, принес ведро с углем.

Когда от растопки занялся уголь, от печки пошло по избе слабое, но уже животворное тепло, Алексей усадил Нику у обеденного стола рядом с собой, и они стали смотреть альбомы. Некоторые из картин Ника видела в маленьких репродукциях, но то, что открылось перед ней сейчас, было несравнимо с виденным прежде. Это были прекрасные воспроизведения картин, с передачей чистоты красок и фактуры холста. Но самое главное, что почувствовала она, — с репродукций смотрела жизнь, неведомая ей доселе, но понятная, правдивая, трепетная.

— А вот твоя тезка, — Алексей показал на изображение женщины с крыльями. — Ника Самофракийская. Третий век до нашей эры.

— Так вот она какая! — удивилась девушка. — Без головы.

— Вся — стремление вперед и вверх.

— Да-а… мне о ней один художник говорил. — Какое же прекрасное лицо должно быть у нее, если такое тело!

Она надолго умолкла, вся уйдя в созерцание гибкого женского тела, угадываемого под беспокойными складками одежды, и казалось ей, что на фотографии проступает не снимок с мраморной скульптуры, а живая прекрасная женщина.

— Ты бывала в картинных галереях? — спросил Алексей.

— Нигде я не бывала, кроме областного города, ничего не видала.

— Много потеряла.

Алексей рассказал, как он целые дни проводил в музеях Москвы и Ленинграда, с какой силой держали его некоторые произведения искусства.

— Я понимаю тебя, Алеша. Это, должно быть, хорошо… Вот и альбомы я бы часами смотрела. Не надоело бы.

— А ты не пробовала рисовать?

— Нас не учили: учителя рисования нет.

— И пения не было?

— Нет.

— Плохо.

— Чего ж хорошего… Наш учитель естествознания Иван Герасимович красками рисует. Летом сядет где-нибудь в лесу, ящичек раскроет и рисует. У него вся комната своими картинами увешана. А преподавать рисование не берется, говорит, не имеет права.

— Придет время, будет учитель рисования, — уверил Алексей. Он находился еще под впечатлением вчерашнего разговора с отцом о будущем Усовки. Отец говорил, что будет в колхозе не два агронома, а целый агрономический отдел. Будут зоотехники по свиноводству, по молочному скоту, по мясному, по птице. Должность рыбовода появится и другие разные специальности. Пересказав мысли отца Нике, он принес из отцовской комнаты лист чертежной бумаги. — Смотри! Вот отец набрасывает план Усовки. Вот общественные здания, магазины, пекарня, дома специалистов, дома собственные. А вот парк на пруду.

— На каком пруду?

Речка Безымянка будет плотиной перегорожена.

— Зачем, когда Волга есть?

— Волга сама по себе, а это пруд. Карпов в нем разводить, утиную ферму создать. А вот стадион.

Недоверчиво смотрела Ника на квадратики и прямоугольники, потом спросила:

— Значит, не скоро от нас Николай Семенович уедет, раз так далеко наперед думает?

— Он не собирается уезжать.

— А в народе все не верят этому. За последние годы сколько приезжих председателей перебывало, и все куда-то убрались.

— И ты не веришь?

Она повела плечом.

— Не знаю.

Посещение квартиры Венковых крепко запало в память Ники. Нет-нет да и вспоминала она весь разговор с Алексеем, все увиденное там и хотела понять, что же главное в этих новых, непривычных для нее людях, почему ни отец, ни сын Венковы не жалуются на тоску, не ноют. Ведь дело не в том, что они обеспеченнее других живут, а в чем-то более важном. А в чем? На этот вопрос она ответить не могла.

После пасмурных дождливых дней сразу так похолодало, что за сутки грязь и гребни зяблевой пашни окаменели. Дул студеный северный ветер. За неделю Волга покрылась льдом с небольшими майнами. Земля быстро сохла, пыльные вихри носились над дорогами, пыль облаком висела над селом, не успевая оседать, проникала в дома, хрустела на зубах.