Григорий Боровиков - Ника

— А другие религии?

— То же самое.

— Религии воюют между собой, какое уж тут утоление душ.

Нике наскучило слушать отвлеченный разговор, и она сказала, обращаясь к отцу Борису:

— В Андреевке есть женщина. Будто бы уже полгода не ест и не пьет и не умирает. Ее объявили святой.

Борис Иванович посмотрел на Нику строго.

— Это не мы, сектанты объявили ее святой.

— А вы верите, что она не питается полгода?

— Не верю: не выжила бы.

— Мне нравится ваша откровенность, — весело сказал Владимир.

— А мне нечего скрывать. Я в своем служении религии не допускаю обмана.

— Интересно, на что стараетесь воздействовать: на ум или на душу? — полюбопытствовала Ника.

— На душу, милейшая, на душу.

— Говорят, в городских церквах богослужение как спектакль? — продолжала спрашивать Ника, посматривая на попадью, все время молчавшую и лишь изредка отлучавшуюся в другую комнату, к детям, чьи голоса доносились из-за прикрытой двери. На взгляды Ники она улыбнулась умными глазами и произнесла твердо:

— Конечно, спектакль.

— Всякое дело должно быть обставлено ритуалом, украшением для души. — Борис Иванович посмотрел на гостей, понял, что они готовы слушать его, и пустился в рассуждения, сначала спокойно, потом загораясь все сильнее: — Русские люди, прежде чем отправиться в дорогу, посидят молча. Это создает настроение разлуки и настроение движения к новой цели. А все обычаи народные? Свадьбы?.. Воинские ритуалы? Торжественные собрания? Все по канонам. Церковь создала свои обычаи, свои ритуалы… Вы видели хоть раз настоящее богослужение? Нет! Тогда послушайте… Вы входите под высокие каменные своды и попадаете в особый мир. Горят свечи, множество огней. В паникадилах, в высоких подсвечниках, у амвона, перед иконами, в лампадах. Сотни, тысячи огненных язычков колеблются, точно живые. И все они отражаются от блестящих окон, от риз и стекол на иконостасе, сверкают и пронизывают своим теплым блеском сам воздух. Стены и своды расписаны на священные сюжеты. Над головой круглый купол… кажется, нет крыши, а вы парите в небе вместе с крылатыми херувимами, нарисованными там.

Глотнув остывшего чаю и закурив, Борис Иванович спросил:

— Вам скучно?

— Нет, нет! — ответила Ника. — Продолжайте!

— И вот идет служба. Не буду изображать ее: на это потребовалось бы часа четыре. Служба продумана. Напевно раздается по всем закоулкам старческий голос, ему отвечает мальчишеский дискант, потом мужской тенор, затем бас. Все определено: какие слова каким голосом произносить. Это воздействует, впечатляет… А хор! Какая музыка, как в церковных мелодиях играют голоса! Да что говорить! Все возвышенно, уводит душу от обыденности к состоянию наития, освобождает ум от суетных мыслей.

Вдруг Борис Иванович рассмеялся.

— Можно мне покритиковать ваших лекторов?

— Пожалуйста, — небрежно ответил Владимир.

— Видите ли, вот она, — он кинул взгляд на Нику, — она комсомолка, может быть, ей это будет неприятно. Я уважаю чувства инакомыслящих.

— Я не обижусь, — почему-то смутилась Ника.

— Мне приходится иногда слушать лекторов. Уткнется в записи и читает монотонно. Скука! Нас в семинарии учили… Если читаешь часослов или псалтырь, так знай, в каком месте надо понизить голос, в каком повысить так, чтобы звенел, где надо нараспев, где кратко, бегло. Понимаете, в слове — смысл, но в слове еще и музыка. Поэтому надо не просто произнести слово, а играть голосом. Чтение вслух — искусство, и его должен постичь каждый лектор, независимо от темы лекции… Нам по службе приходится говорить проповеди. Мы их пишем, но никогда не читаем. Напишешь проповедь, выучишь наизусть, потом прорепетируешь несколько раз перед зеркалом, проверишь, как держишься, какие жесты лучше, какие слова или целые фразы выделить интонацией. Нет, не думайте, что наша служба легкая.

Он умолк, задумался, как бы прислушиваясь к чему-то своему, внутреннему, потом вздохнул, провел большим пальцем по губам, расправляя аккуратно подстриженные усы.

— Случится быть в Москве, побывайте в Елоховской церкви, когда патриарх всея Руси принимает участие в службе. Бесподобно! Атеисты ходят посмотреть и послушать.

— Чайку не желаете? — попадья во время рассказа заварила свежий чай, поставила мед.

Владимир отказался от чая, подошел к коробкам с магнитофонными пленками, спросил:

— Что нового у вас есть?

— Вчера поймал по радио заграницу, записал. Вот послушайте.

Вслед за игривым вступлением женский голос запел по-русски в темпе танго:

Кончалась песенка мольбою

Песенка запомнилась Нике. Далекий, неизвестный Парагвай мутил с того дня ее душу, в словах, казалось ей, заключен какой-то сокровенный смысл, обостряющий чувства, распаляющий воображение.

Перед самым Новым годом выпал снег, установились бессолнечные дни с легким морозом. Воздух стал словно гуще, синее. На деревьях, на сухих репьях прыгали красногрудые снегири, у самых домов тенькали синицы. Лыжный след лег от села в лес, и зайцы оставили у омета соломы желтые орешки. Пронзительно ржали лошади, запряженные в сани, и резво несли, выбрасывая копытами комья снега. У ремонтной мастерской полуразобранные тракторы, сеялки, бороны, а в широком проеме дверей видны работающие люди. Оттуда, из глубины помещения, растекается шелест станков, стук металла, редкие глухие удары. Мешая снег с мерзлой землей, скрежетал отремонтированный трактор, и тракторист, обкатывая машину, делал лихие повороты, взбирался на бугор и скатывался оттуда, распугивая крикливых гусей. Чуть свет, хрустя валенками по снегу, спешили на работу животноводы. По дороге, припорошенной соломой, веселыми стайками шли школьники. Плотники ошкуривали бревна, лезвия топоров со звоном пересекали сучки, сдирали длинные, остро пахучие ленты сосновой коры. В полумраке сельмага скучал рыхлый, как мочальный куль с ватой, продавец, гундосил бессловесную песню. Молодой красивый парень, недавно вернувшийся с военной службы, объезжал дико-непокорного жеребца-трехлетка, по кличке Ракета. В медицинском доме мелькали в окнах женские головы в белых косынках. В зерновом складе шумела сортировка, женщины, закутав лица до глаз, засыпали в машину пшеницу.

От снежной белизны, от света Усовка выглядела чище, уютнее. Дымились трубы, в избах пахло упревшими щами и печным теплом. Люди обедали не спеша, смакуя каждый кусок, наслаждаясь мясным и хлебным духом. Все повеселели, сделались общительнее, поговаривали, что, мол, самое бы время играть свадьбы… Кое-кто отпрашивался с работы, чтобы махнуть на недельку в областной город, а то и в саму Москву…