Гурам Панджикидзе - Год активного солнца

— Я это прекрасно знаю, потому и пришел. Мне с тобой надо поговорить. — Отар неторопливо приблизился к креслу и удобно устроился в нем.

— Располагайся! — пригласил он Медею, указывая на кровать.

Медея присела, положила локти на обнаженные, бронзовые от морского загара колени и подперла лицо ладонями.

Отар достал сигареты, закурил. Он оттягивал время. Медея насмешливо наблюдала за ним.

— Дай и мне закурить.

Отар, не поворачиваясь, кинул ей пачку сигарет и спички.

— Благодарю за любезность! — глухо сказала Медея и закурила.

Ничего не скажешь, Медея была красива. Ее немного портил глуповатый вид, хотя глупой она не была. Соблазнительные, длинные ноги.

— Я вас слушаю! — нарушила молчание Медея.

— Ты почему здесь?

— Не твое дело, всю жизнь я находилась там, где считала нужным. И сейчас не собираюсь менять привычек. — От ее недавней растерянности не осталось и следа.

— Мне кажется, ты прекрасно знаешь, что Тамаз мой друг?

— Мне кажется, что и ты прекрасно знаешь, что Тамаз мой муж.

— Пока еще не муж.

— Формально. — Медея взглянула на часы. — Ровно через двадцать четыре часа он станет моим мужем.

— Двадцати четырех часов вполне достаточно, чтобы человек переменил свое решение.

— Тамаз не переменит! — самоуверенно отрезала Медея. Она поднялась, достала из буфета две пепельницы, одну подала Отару, другую поставила перед собой.

— Ты любишь Тамаза?

— Если скажу, что люблю, поверишь?

— Тебе что — не за кого больше выйти замуж? Насколько я знаю, ты собиралась выйти за какого-то богатого дядю.

— Собиралась, но у него жена и орава детишек. А я устала, мне хочется спокойной жизни, ты понимаешь, спокойной…

— Я в восторге от твоей откровенности.

— Врать не имеет смысла, в наше время никого не проведешь, — меланхолично улыбнулась Медея.

— Ты считаешь справедливым свое решение?

— Других несправедливостей ты не замечаешь? Или только со мной такой храбрый?

— Я пришел сюда не мировые проблемы решать. Меня волнует судьба моего друга.

— «Моего»! — раздраженно передразнила Медея. В ее глазах появился гнев, лицо яростно перекосилось. — Сам видишь, в конечном счете все сводится к «моему», к личному. Тебя волнует судьба твоего друга. Все заботятся о себе или о своих. Абстрактная истина никого не интересует. А если я забочусь о своих интересах, это тебя бесит. Сейчас у меня нет ни малейшего желания обсуждать мое поведение. Я устала и хочу спокойной жизни.

— Ты знаешь, что из Тамаза выйдет большой ученый?

— Тем лучше…

— Ты отдаешь себе отчет, что с тобой он может погибнуть? Ты понимаешь, что…

Забили часы. Отар переждал, пока они умолкнут.

— Ты понимаешь, что он нуждается в верном друге? — продолжал Отар, когда часы пробили последний раз.

— Сейчас я еще больше нуждаюсь в верном друге, ведь у меня никогда не было верного друга.

— Знаю, но ты должна оставить Тамаза. Ты еще найдешь свое счастье. А его не губи. — Отар встал, подошел к Медее, заглянул ей в глаза. — Ты не знаешь, как легко его ранить, нанести обиду, и тогда у него опускаются руки.

— Я не напрашивалась, он сам привел меня сюда. И ты даром тратишь слова. Я немало вытерпела в жизни. Никто не жалел меня. И я ни с кем не обязана считаться. Каждый по-своему борется за место в жизни. Может быть, тебе кажется, что все идут к намеченной цели честной дорогой? Я не буду тебя убеждать. Ты лучше меня знаешь, как часто прокладывают себе путь запрещенными приемами. Я — одна из таких. Более того, я лучше их, я не маскируюсь, как другие, и не строю из себя добродетель.

Отар вскочил, ему хотелось схватить за горло эту женщину, но он взял себя в руки, хотя его трясло от возмущения.

— Сегодня же, сейчас же уберешься отсюда.

Медея выпрямилась, лицо ее пошло красными пятнами.

— Вон отсюда, сейчас же убирайся, чтобы ноги твоей не было в моем доме! — закричала она.

Отар почувствовал слабость. Ноги подкосились. Лицо посерело, он пошатнулся. Медея, перепуганная его бледностью, подставила ему стул. Отар упал на него. Он тяжело переводил дыхание, глаза потускнели.

— Отар, Отар, что с тобой? — спрашивала Медея, хлопая его по щекам.

Отар не отвечал. Медея кинулась в кухню за водой.

Отар понял, что болезнь снова напомнила о себе. Он выпил воды. Дурнота быстро прошла. Кровь снова прилила к его лицу. Медея успокоилась.

— Тебе лучше, да? — спросила она, ставя стакан на стол.

Отар медленно встал, не оглядываясь пошел к двери и захлопнул ее за собой.

Отар Нижарадзе примирился с тем, что рано или поздно ему придется распрощаться со студией. Он понимал, что гнев Мананы Гавашели настигнет его очень скоро. Прошло почти полтора месяца. Арчил ни разу не вызывал его. Несколько раз они сталкивались в коридоре. Гавашели делал вид, что не замечает Отара. Однажды Отар увидел директора и направился прямо к нему. Ему хотелось окончательно удостовериться, настропалила Манана мужа против него или нет. Арчил, против обыкновения, не изобразил на лице приветливой улыбки, холодно, небрежно кивнул ему на ходу. Отар понял, что все кончено. Теперь Арчил Гавашели наверняка выжидает удобного случая, чтобы избавиться от него. Сгоряча Отар решил тут же написать заявление и покинуть студию. Но через минуту отверг свое решение, оно означало бы признание вины, которой он не знал за собой.

Отара не очень беспокоил уход со студии. Он уже смирился с этой мыслью, только хотелось, чтобы все разрешилось быстрее.

Чем больше проходило дней, тем упорнее старался он не думать о своей болезни. Но ничего не получалось, он не мог пересилить себя. Сам того не желая, он привык смотреться в зеркало, стараясь отыскать на лице следы недуга. Но ни на лице, ни на теле не обнаруживал зловещих примет. Только тяжелая усталость да немеющие ноги время от времени напоминали, что неизлечимый недуг исподволь подтачивает его здоровье.

В коридорах киностудии по-прежнему торопливо сновали люди. Лишь один Нижарадзе продолжал ходить спокойно, невозмутимо меряя путь своими длинными кривоватыми в коленях ногами. Обаятельная улыбка не сходила с его лица, взмахом руки приветствовал он сослуживцев. Многих раздражал его постоянно беспечный вид.

Отар неторопливо распахнул дверь комнаты.

— Привет! — негромко, но весело бросил он всем с порога и прошел к своему столу. Первым долгом, как всегда, закурил. Беззаботно откинулся на спинку стула. Вытянул под столом длинные ноги, поставил стул на задние ножки и принялся подкидывать спичечный коробок, стараясь, чтобы тот падал на ребро.

Мзия Ахобадзе, как всегда, что-то писала.

Он повернулся к младшему редактору Гиви Джолия. Устремив вдаль свои стеклянные глаза, Гиви думал. «Наверняка сочиняет какую-нибудь обсахаренную фразу».