Инга Петкевич - Лесные качели

…И что меня понесло в тот злополучный день в нашу столовую? Кажется, мне подумалось, что тут, в закрытом учреждении, меньше шансов подцепить грипп. Да, гриппа я не подцепил…

Почти весь обслуживающий персонал столовой болел, и поэтому две большие очереди — одна к окошку выдачи, другая в кассу — огибали стеклянную стойку буфета и соединялись своими хвостами у самых дверей столовой, образуя узкий проход для вновь поступающих.

Я прошел по этому проходу, почитал скудное меню, потоптался в нерешительности под равнодушно-пристальным взглядом обеих очередей…

Больше всего хотелось плюнуть на этот обед и бежать куда-нибудь подальше, на воздух. Но очередь стояла плотной, тяжелой стеной. Ее пассивное и угрюмое терпение было заразительно, как зевота. И я вдруг страшно устал и уже как-то машинально и обреченно стал в хвост.

Стояли молча, все вместе и каждый особняком, разделенные болезнью, дурной погодой и дурным настроением.

Некоторые, особо мнительные, замотали лица марлевыми повязками, что само по себе выглядело довольно зловеще.

Как вдруг будто судорога прошла по толпе. И, прежде чем понять в чем дело, я почти физически почувствовал, как раздражение, до сих пор равномерно рассеянное в воздухе, вдруг обрело направление, цель и смысл.

В дверях столовой в сопровождении Графини и Полины появился Поленов. Точно актер, давая зрителям время ознакомиться с собственной персоной, он выдержал паузу, а затем не спеша двинулся по проходу.

Он, конечно, не мог не заметить, что опять стал центром внимания. Это внимание обозлило его. В последнее время он был так далек от наших институтских склок. Он забыл о них, и ему казалось, что и о нем забыли. И вдруг эта дурацкая история с птичкой… Для коллектива она сразу стала в ряд со всеми прочими непонятными его выходками.

…Когда преступник, слишком долго ожидавший ареста, уже измученный этим ожиданием, невольно задумался и решил изменить свою жизнь — тут как раз за ним и приходят; он, естественно, испытывает еще больший ужас от нелепости такого запоздалого ареста.

«Какая несправедливость! — вполне искренно возмущается он. — Я уже другой человек!»

«А преступление?» — можно ответить ему.

«Но зачем так поздно, я уже раскаялся…»

«Это твое личное дело, — можно ответить ему. — Тем лучше для тебя. Но за каждое преступление положено возмездие».

«Наказывать надо преступников, а я другой человек! И что такое возмездие?»

«Это то, что тебе предстоит понять. За каждое преступление положено возмездие — таков закон природы. Без него не было бы равновесия и зло давно бы восторжествовало».

Мне лично кажется закономерным, что возмездие приходит позже раскаяния. Во всяком случае, раскаяние и возмездие не исключают друг друга.

Поленов думал иначе. События его жизни не имели логической связи, каждый момент был единственным и последним. А когда эта связь все-таки возникала, он не узнавал ее. История с птичкой была для него всего лишь глупым недоразумением, а претензии коллектива — несправедливой глупостью. «Ах так, — наверное, сказал он себе. — Ну так получайте, что хотели. Каким был, таким и останусь. Мне, конечно, не до вас, но голыми руками не возьмете». И он вспомнил все свои прежние уловки и приемы. Именно вспомнил, не учтя одного, что он уже иной человек и все его мысли заняты другим. Пусть не нами, а Динкой. Он был сбит с толку, побежден, а бунт побежденного всегда несостоятелен. На лице его был даже какой-то задор, но не было той обескураживающей неуязвимости.

Все это я понял вдруг, только увидев его, и запаниковал, и бросился ему навстречу, пытаясь перехватить его, отвлечь и увести от неизбежного. Передо мной было несколько лиц, слишком хорошо мне знакомых, и само присутствие их теперь в одном помещении и то внушало опасение. Они уничтожали друг друга одним своим существованием.

Но Поленова уже было не остановить, он шел напролом и даже не заметил моих жалких попыток. Как сквозь строй прошел он между двумя очередями. Полина и Графиня хотели было стать в хвост, но он крепко держал их за руки, и, порядком растерянные, они проследовали за ним.

Тут у стеклянной стойки буфета оставалось небольшое свободное пространство, и некоторое время Поленов стоял к нам спиной, точно разглядывая закуски. Потом как-то странно, исподтишка оглянулся, характерно для себя что-то хмыкнул, сделал шаг назад, широким жестом, будто потягиваясь, обнял обеих женщин за плечи и сомкнул руки перед собой так, что бедные женщины оказались нос к носу, тесно прижатые друг к другу.

Первой опомнилась Графиня. Она забилась в этих странных объятиях, как большая пойманная птица. Но Поленов держал крепко.

— Хватит! Довольно мы терпели этот произвол! — Ольга Васильевна гневным жестом сорвала с лица марлевую повязку.

И, точно по команде, предупреждая возможность побега, обе очереди сомкнулись, окружив Поленова плотной угрюмой стеной. Не хотел бы я быть на его месте! Даже за грипп и дурную погоду он был теперь в ответе.

— В чем дело? — спросил он, отпуская женщин и поворачиваясь к нам лицом.

— Это мы хотим спросить у вас, в чем дело, — сказала Ольга Васильевна. — Что все это значит?

— Что? — спросил Поленов.

— Все, — сказала Ольга Васильевна. — Все эти фокусы.

— Какие фокусы? — спросил Поленов.

— Все, — сказала Ольга Васильевна. — Зачем вы столкнули женщин, зачем отняли у ребенка птичку? Вы издевались над нами, теперь вы издеваетесь над ребенком, вы издеваетесь над всеми вокруг! Вы пришли к нам прямо со студенческой скамьи, и мы с открытым сердцем приняли вас в нашу семью. Мы окружили вас заботой и вниманием, вы же платили нам злой неблагодарностью. Используя наше доверие, вы буквально издевались над нами и нашими чувствами к вам.

Все это Ольга Васильевна выпалила Поленову в лицо. Она сверлила его разящим, гневным взглядом. Он же равнодушно мерил ее глазами сверху вниз, потом снизу вверх и обратно. Каждый раз, когда их взгляды встречались, он чуть заметно подмигивал ей. И бедная женщина вдруг смутилась и покраснела, как девочка, и с этого момента стала путаться и заикаться.

— Он сеял смуту в стенах нашего института… Теперь сеет за его пределами. Ну посудите сами, отнять у ребенка птичку… Ну положим, он любит птиц — пойди и купи. Так нет, наш герой не привык к этому. Он привык действовать, как ему взбредет в голову. Он не остановится даже перед преступлением, и его на этом пагубном пути не остановит даже ребенок, даже друг, даже… мать.

— Кто мать? — спросил Поленов.

Кто-то хихикнул, но его не поддержали. Ольга Васильевна хотела что-то ответить, но не могла. Волнение душило ее. Кто-то подал ей стакан воды, и в наступившей тишине было слышно только позвякивание ее зубов о край стакана.