Владимир Солоухин - Камешки на ладони [1982]

У Пушкина есть «Песни западных славян», в изданиях Бунина присутствует «Песнь о Гайавате» Лонгфелло.

Но странно было бы видеть: Лозинский. «Божественная комедия». Из Данте Алигьери. Иванов-Петров. «Восемьдесят тысяч километров под водой». Из Жюля Верна.

Главный способ самовыражения для поэта, разумеется, его собственные стихи. Но есть и иные способы. Например, чтение чужих стихов в кругу друзей, на какой-нибудь вечеринке тоже способ самовыражения. Одно дело, когда человек будет читать, ну скажем (для большего контраста), Демьяна Бедного, а другое дело — Анну Ахматову, Иннокентия Анненского. Это вопрос не только литературного вкуса, но и лиричности, склонности к философии (или несклонности к ней), гражданского темперамента, прямолинейности, пристрастия к тем или иным эстетическим ценностям. Короче говоря, это вопрос личности и ее самовыражения.

В еще большей степени личность поэта должна была бы проявляться в отборе стихов для перевода их на свой язык.

У человека в жизни может быть два основных поведения: он либо катится, либо карабкается.

На первый взгляд кажется, что катиться легко, а карабкаться трудно. Но, оказывается, все наоборот. Катящиеся очень быстро «устают жить» и, как правило, преждевременно сходят со сцены. Трудно представить себе человека, катящегося до восьмидесяти лет.

Карабкаться же можно хоть до девяноста. И смотришь — все еще бодр и в форме.

Услышал случайно, как мать (интеллигентка) учила дочку рисовать и лепить. Вернее, учили ее учителя, а мать дополнительно воспитывала:

— Делай что хочешь и как хочешь. Никто ничего не знает. Как бы ты ни сделала, все будут думать, что так и надо.

Интересно бы проследить потом, как далеко пойдет дочка после такой науки.

Мой приятель решил завести собаку. Он накупил множество книг о том, как собаку кормить, как ее воспитывать, как ее дрессировать. Оно и понятно: легко ли вырастить и воспитать такое сложное и высокоразвитое существо, как собака.

Собираясь обзаводиться детьми, многие ли родители читают книги по гигиене, по психологии ребенка, по педагогике? Все считают себя способными воспитывать людей, и редко кто умеет это делать.

Известный режиссер известного театра вышел к зрителям, чтобы сказать им о спектакле несколько предварительных слов. Он вышел в замшевой куртке, в темной рубашке с расстегнутым воротником, едва ли не в джинсах.

Что бы мне теперь ни говорили хорошего об этом режиссере, я знаю главное — он не уважает зрителей, которые пришли к нему в театр, надев свои лучшие платья…

Это неуважение, если уж оно существует, неизбежно скажется и в главном деле режиссера — в спектаклях, поставленных им.

Н. Верзилин — автор многих популярных книг о природе и большой любитель ее — пишет о Царском Селе: «В парке много различных обелисков, поставленных в память русских войск.

„Когда война сия продолжится, — писала Екатерина II, — то Царскосельский мой сад будет походить на игрушечку. После каждого воинского деяния воздвигается в нем приличный памятник“.

Царица, — делает вывод Н. Верзилин, — не думает о гибели людей на войне. Ей интересно расставлять в своем саду игрушечные памятники».

Уж будто бы! Как бы, с каких бы современных и классовых позиций ни относиться к императрице, все же мнение Н. Верзилина представляется мне несправедливым и упрощенным. Почему бы ему, человеку культурному и, судя по всему, незлому, не предположить, что для царицы (с ее империалистическими замашками) были на первом месте все же «воинские деяния», а потом уж памятники в Царском Селе? Кстати, эти воинские деяния происходили под командованием Суворова.

Один факт — случайность, два — преднамеренность, три — тенденция, четыре — традиция.

Говорят — в природе гармония, и лишь человек своим вторжением нарушает ее. Знаю я все эти примеры: что если истреблять сов и лисиц, то катастрофически расплодятся мыши; истребляя кашалотов, способствуем размножению кальмаров; истребляя кальмаров, напротив, способствуем размножению морских звезд; морские звезды, размножившись, сжирают целые коралловые острова. Начинается путаница. Знаю я, что нужны и волки, и ястребы, несмотря на то, что они у нас на глазах творят убийства. В природе гармония.

Но вчера в лесу (конец сентября) я обнаружил недалеко друг от друга три свежеразоренных осиных гнезда. Какого вида были осы, не знаю. Мне они показались крупнее обычных ос.

Некий зверь (в нашем лесу это могли быть барсук, енотовидная собака или птица-осоед) раскопал землю и на глубине полуметра добрался до живого гнезда. Вокруг разбросаны соты, которые зверь недожрал, на дне ямы жмутся от холода, ползают в апатии обреченные на гибель обладательницы такого вчера еще надежного, теплого, сытного гнезда.

Конечно, барсуку тоже надо наесться на зиму, и если он выживет, то принесет свою пользу, истребляя вредных личинок майского жука и других насекомых, а излишние осы тоже чем-нибудь вредны, все это так.

Какая же гармония в том, что один зверь, нажравшись, уничтожил за четверть часа результаты труда целого лета и пошел дальше по лесу, а другой живой организм (осиная семья) остался погибать от голода и холода. Нет в этом никакой гармонии и не может быть.

И все-таки гармония есть. Она состоит в том, что, как бы ястреб ни убивал перепелок, а лев — антилоп, как бы ни страдали от этого отдельные перепелки и антилопы (и их детеныши), все же в целом под небом благоденствуют и антилопы, и перепелки, и львы, и ястребы.

В Индии, рассказывают, был такой случай. На дороге остановилось движение. Задние не знают, в чем дело, пошли смотреть. Оказывается, опрокинулся воз с сеном. В таком случае долго ли его убрать? Но индусы вышли из машины и сидят на обочине. Философия их при этом была такова: зачем убирать, суетиться, действовать? Жизнь ведь продолжается. Мы дышим, видим небо и землю, говорим. Не все ли равно, где дышать — в машине или на обочине? Не все ли равно, как жить — сидя или двигаясь?

Несколько европейцев тотчас освободили дорогу, и машины поехали.

Итак, два начала: созерцательное и действующее, пассивное и активное или кажущееся активным.

Сложилось банальное представление о птичьей свободе, которая возведена нами чуть ли не в символ, не в идеал.

«Свободен как птица», «Птичка божия не знает ни заботы, ни труда…»

Правда, что птица не знает человеческих морально-психологических и государственных границ. Вчера полетела над морем прямо в Турцию. Отсюда, наверное, и сложилось такое представление о птичьей свободе.

Между тем у них есть, оказывается, свои границы. Каждая птица живет в железных цепях и путах предписанных ей законов, обстоятельств, необходимости.