Владимир Солоухин - Камешки на ладони [1982]

Очень сильно изменился в нашей стране читатель. Возьмите старые издания Тургенева, Достоевского, Гончарова, Чехова. Если на страницах их произведений попадались фразы на других языках — французском, немецком, латыни, — никогда не делалось сносок с переводом этих фраз. Имелось в виду, что читающая публика языки знает.

Теперь не только обязательно переводятся такие фразы, но даются пояснительные сноски там, где упомянуты, например, Буонарроти, Макиавелли, Беатриче, Варфоломеевская ночь, Нарцисс, стека (инструмент скульптора), Гименей, Виндзорский замок, Нибелунги, Эльсинор, Ян Гус, Сорбонна, Сикстинская капелла…

Что делает язык, ассимилируя и переваривая иноземные слова! Наше прозаическое огородно-базарно-кухонное слово «помидор» происходит от французского «помм д’амур» (Pomme d’amoure), то есть яблоко любви!

Когда я слышу гениальную музыку, я не могу вообразить, что когда-то ее не было. Ну в самом деле, «Лунная соната» Бетховена или Первый концерт Чайковского написаны соответственно в 18… и в 18… годах. Но где же до этого времени находились эти звуки? Неужели их не было? Тогда откуда же они взялись?

Сын Александра Яшина женился, я даже гулял на свадьбе. И вот однажды на улице меня хватает за рукав Елена Леонидовна (Майя) Луговская.

— Вы знаете, у Миши родился сын!

— Да ну! Как назвали?

— Александром. Будет опять на свете Александр Яшин…

Перед моим мысленным взором прокрутилась мгновенно яркая пленка: вологодская деревня Блудново, вологодская крестьянская семья, двадцатые-тридцатые годы, горе и слезы, гармонь и частушки, вологодская скудная землица, ржица, ленок, все обиды, все радости, все страсти, все дружбы, все одиночество, все мужество Яшина. И Бобришный угор над рекой Югом, где он лежит теперь на краю бора, и все, все, что называлось на свете Александром Яшиным. Я сказал:

— Как бы не так! Никакие силы, ни земные, ни космические, не могут сотворить еще одного Александра Яшина.

В мире много условного. Нам, когда мы попадаем в европейские страны, кажется странным умываться утром из таза или наполненной раковины. Как-то вроде бы даже и негигиенично. Вымоешь руки в этой воде, она уже мыльная, а потом и лицо надо умывать. То ли дело — проточная струя из крана!

А японцам кажется дикостью и невообразимым делом, чтобы в доме, в квартире ходить в той же обуви, что и по улице. В самом деле — плевки, мало ли что, а потом, находившись по всему этому, и в дом в той же обуви… Невозможно вообразить. А мы ходим (частенько), не замечая этой нелепости.

Дело было давно, еще по первым годам женитьбы. Моя жена, как большинство москвичек, старалась похудеть (или, скажем, не толстеть), каждый день на весы, считала граммы. И в общем-то ей удавалось оставаться в форме.

И вот пригласили нас на деревенскую свадьбу. Приехал на эту же свадьбу один наш сельчанин, живущий теперь во Владимире. А жена у него там квасом торгует и что в высоту, что в ширину одинакова. Она смотрела, смотрела на мою жену этак жалостливо, сочувственно и говорит: «Володенька, худа она у тебя, худа. Жалко. Дай ты ее нам месяца на два-три, обещаю: в дверь не пролезет!..»

…К этой же теме. Павла Ивановича Косицына встретил я во время прогулки.

— Как живешь? — спросил меня Павел Иванович.

— Хорошо вроде живу.

Он оглядел меня задумчиво.

— Хорошо, говоришь… А на лице-то не видно. Вон у меня Санька, если хорошо-то живет, так у него и брюшко, и подбородок, и со всех сторон кругло…

У Дюма-отца есть роман о Бенвенуто Челлини. Читаем. «Он выбрал для Юпитера лучшее место и все же прекрасно понимал, что в сумерках статуя не произведет впечатления, а ночью и вовсе покажется непривлекательной. В своей ненависти герцогиня всё рассчитала с точностью, с какой скульптор соразмеряет пропорции своего произведения».

Ну хорошо. И вдруг в описании исторических событий, в ткани романа у Дюма прорывается фраза: «Таким образом, еще в 1541 году госпожа д’Эстамп предвосхитила методы критики XIX столетия». Значит, уж допекли критики Александра Дюма, если сквозь ткань исторического повествования прорвалась эта фраза. А он не знал еще современной нашей критики!

Бумага терпит только определенную степень искренности.

Она чудовищно талантлива. Однако, когда прочитываешь все ее стихи, ощущаешь себя в комнате (в зале), увешанной драгоценными произведениями искусства, со вкусом обставленной, одним словом, в прекрасной комнате, но… без окон.

Какая разница между нормальным жилым многоэтажным (четырех, шести, девяти) домом у нас и где-нибудь в Париже, в любом европейском городе?

У нас подъезд, лестница и лестничные площадки являются продолжением улицы, а у них — начало квартиры. Ковровые дорожки, цветы, покрытые лаком деревянные ступени, натертый паркет на площадках…

Конечно, и сама работа, сам процесс исписывания страниц (или исписывание красками полотна, или писание нот на бумаге), конечно, это тоже творческий процесс. Некоторые страницы будут написаны с б ольшим подъемом и блеском (вдохновением), некоторые с меньшим; конечно, подыскание рифм, соединение слов в стихотворные строки и строфы — все это творческий акт, вернее, его продолжение, завершение.

Но высшей точкой творческого акта, искрой, вспышкой горючего материала, блеском молнии, озарением, а короче говоря, собственно творческим актом является момент рождения замысла. Здесь в одно мгновение укладывается то, что потом растянется на часы, дни, месяцы, на целые, быть может, годы воплощения.

У самых хороших поэтов бывают осечки вкуса. Скажем, строка Пастернака о волнах: «Прибой как вафли их печет». Говорят, что поэт видел однажды, как пекут вафли на кондитерской фабрике, и говорят, что это очень похоже. Но едва ли из читающих стихи хоть один человек тоже побывал на кондитерской фабрике, поэтому эта строка мертва и досадна. Для проверки попробуйте представить себе обратное сравнение: кондитерский автомат выбрасывает, печет вафли как прибой волны. Это уже более допустимо, потому что прибой видели многие.

Но и вообще-то сравнить морские волны с вафлями… Осечка вкуса.

В шведском городе Гетеборге я был гостем профессора Гунара Якобссона. Мы ходили в ресторан обедать. Однажды я высказал робкое пожелание пойти в рыбный ресторан. Профессор сказал:

— Вчера был шторм. Рыбаки не ходили в море, так что сегодня не будет свежей рыбы.

— Но позавчерашняя, третьего дня…

— Что вы! Кто же ест рыбу третьего дня?

Почему старые названия улиц очень жизнестойки и звучат очень естественно, не натянуто? Кузнецкий мост. Никакого моста через Неглинку там давно нет, равно как и кузнецов. Но дело в том, что они были. Название не взято с потолка, произвольно, оно возникло в ответ на факт, на реальную действительность.