Владимир Сергеев - Непредсказуемый Берестов

Уже совсем стемнело, когда Еремеев вдруг остановился и подозвал Женьку. Тот не успел и рта раскрыть.

— Молчи, — приказал командир.

Что это он? Услышал что-то, чего я не усек? Стоило только Еремееву стать ведущим, а Женьке ведомым, как зрение и слух притупились и мозги начали ворочаться, словно старые жернова. Возбуждение от близости долгожданной встречи, смешанной с горем, голод, жажда, усталость — все сразу навалилось на мальчишку, обернувшись опасной апатией и даже слабостью.

— Слышишь? — шепотом спросил Еремеев.

— Не…

— Ложись. Тихо ты, елки-моталки, со своим рюкзаком.

Впервые за все время дороги они лежали рядом, плечо к плечу.

— Вынь гранаты. Тихо! Положи передо мной.

Еле шевеля пальцами, Женька вынул из рюкзачка две немецкие гранаты с кривыми рукоятками и только теперь услышал шаги, услышал по хрусту веток. И голоса. Вернее, один голос: слово — и молчок, слово — и молчок. Немцы! Вот они! Тоже двигаются к фронту… Сколько их? Два. Еще два. И один. Пять. В темных пятнистых маскхалатах.

— Смело идут, гады, — зашептал Еремеев. — А чего им бояться? Охранения нашего и нет небось… Разведка ихняя! Глянь, прут, как по деревне. Значит, наши еще далеко…

Далеко. И все же в ночной тишине были слышны малоразличимые звуки. На слух и не определить — то ли машины, то ли тракторы… Танки, может быть?..

— Лежи, — сказал Еремеев, когда разведка немцев прошла вперед. — Ни с места! Не вздумай идти за мной. Береги документы, если что… — и вдруг произнес, как показалось Женьке, даже весело: — Порядок, елки-моталки! Прощаться не будем, — и, поднявшись, схватил гранаты, сунул за ремень…

Женька не успел еще ничего сообразить, а Еремеев уже бежал, пригнувшись, вслед за немцами. И понял Женька: теперь верх Еремеева! Один против пяти. Зато — внезапность! Вот оно что! Но как ни хорохорился мальчишка, зубы нет-нет да постукивали. Он положил подбородок на ладони и лежал, замерев, в ожидании неминуемой стрельбы и взрывов.

И все же он вздрогнул всем телом, когда рванули гранаты. И тут же застучал автомат. Очередь, еще одна. Короткие, гулкие. Все смолкло. Что там? Лежать было невмоготу. Женька встал на колени и, вытянув шею, прислушался.

— Боец Берестов! — раздалось вдруг далеко, но зычно, будто на весь лес прогремело. — Ко мне!

Еще не зная, что и как и почему это слово «боец» появилось, Женька бросился бежать на голос. Бежал, не разбирая дороги, продираясь сквозь темные кусты. А тяжелая Сенина винтовка — сейчас — словно соломина.

Вот он, Еремеев! Стоит, широко расставив ноги. Перед ним на земле, положив на голову руки, лежит немец. Остальных четверых и не видать…

— Встать! — заорал Еремеев и ткнул сапогом немца в бок. Тот вскочил. — Руки! — Немец оказался здоровым бугаем. Он вытянул вверх руки, а Еремеев сказал Женьке: — Сними с него ремень! — Но Женька никак не мог дрожащими руками справиться с пряжкой на ремне солдата. — Не тот! Брючный ремень! — Еремеев говорил громко, громче, чем надо.

Под маскхалатом у немца было тепло. Женька нащупал ремень на брюках. Он был тонкий, кожаный, с обыкновенной застежкой шпинечком, выдернул его из шлеек и протянул Еремееву.

— Подними его автомат. Приставь ему к груди!

Еремеев связал немцу руки.

— Вперед! — приказал он.

И они пошли. Не прячась. Не пригибаясь. В рост.

Еремеев шел и говорил без остановки, говорил что попало, ругался даже, кричал, да так громко, зычно, словно своей ротон командовал. И Женька понял: чтоб наши услышали его русскую речь, чтоб не стреляли, чтоб поверили…

Лесок кончился. Впереди не то широкая поляна, не то поле — не видно уже ни черта! Вдруг немец остановился. Сказал громко, не поворачивая головы:

— Минен! Рус минен!

— Я тебе дам мины! — заорал Еремеев. — Ты шел сюда, скотина, и знал, что тут мины? Сволочь поганая! Вперед!!! — снова заорал командир, однако отпустил немца на несколько шагов впереди себя. — Поотстань, Евгений. Иди точно в след! Слышишь?

— Слышу, — ответил Женька и опять все понял…

И вдруг крик, чужой, далекий и родной!

— Стой! Стой, язви вас в душу!

— Стою, браток, стою, милый… — срывающимся голосом заорал в ответ Еремеев. — Со мной пленный!

— Ждите! — прокричал другой голос потоньше.

Эти томительные полчаса! А Еремеев, положив немца лицом на траву, рассказывал Женьке, наверное, для того, чтобы скоротать время до встречи и хоть немного успокоиться:

— Подхожу сзади. Они, паразиты, идут себе, разговаривают, лясы точат. Вдруг останавливаются, сходятся в кучу. Гляжу, закуривают. Ей-богу! Накрылись маскхалатом и курят. Ладно, думаю, покурите перед смертью. А гут этот, — Еремеев кивнул в сторону немца, — вылезает из-под крыши, нужда ему вышла… Все, решаю, хватит! Пока не расползлись… Ну и шваркнул из-за дерева гранатами. Хорошие у них гранаты, удобные… От четверки ничего не осталось! Так под плащ-палаткой и подохли. Я из автомата по этому. Он еле штаны успел натянуть, а уж руки поднимает. Ладно, думаю, пригодится нашим. Разведчик все-таки…

Впереди послышались голоса. Светили под ноги фонариком. Несколько человек шли гуськом. Кто-то спросил громко:

— Кого это на минное поле потянуло?

И Еремеев ответил так, словно ничего не случилось:

— Да кто ж его знал? Немец закричал: «Рус минеи». Знает, сволочь! А потом вы нас остановили.

— Слышали мы вашу войну…

— Было дело. А где командир?

— Что вы хотели? — отозвался человек в фуражке.

— Там четверо лежат. Оружие небось при них, карты… Похоже, разведка к нам шла, товарищ… командир.

— Придется вернуться, показать, — строго сказал тот.

— Вот мальчик покажет. Ты не уморился, Евгений?

— Покажу, конечно! — обрадовался Женька. Он был возбужден и усталости не чувствовал.

Странно, но встреча со своими оказалась не такой, как представлял себе Женька: объятия, слезы, тары-бары — как в кино. Нет, говорили спокойно, сдержанно, никто не пожимал рук, не хлопал по плечу.

По дороге к месту еремеевского боя никаких вопросов Женьке не задавали. Шли молча. Он и еще три бойца, один из которых, ясно, был старшим. Женька, как ни старался, не мог разглядеть в темноте, что у того в петлицах — треугольнички или кубики.

Зато на обратном пути этот старший говорил много, вернее, задавал вопросы, переспрашивал, словно не расслышав поначалу Женькины ответы. Вот опять спросил:

— А в Москве где живешь?

— На Маросейке.

— Совсем земляк! А я у кинотеатра «Аврора». Знаешь?..

— А как же, у Покровских. А у нас в переулке «Арктика».

— В Колпачном, что ли?

— В каком Колпачном! В Старосадском!

— Точно! Как это я забыл?..

У минного поля их ждал боец с фонариком. Он и пошел впереди. Еремеева уже не было.

Немецкое оружие занесли в землянку. Скорее всего это была не землянка, а что-то наподобие погреба. Пахло сыростью и свежей землей. А потом долго шли лесом. Навстречу попадались люди, повозки, машины… Нигде пи огонька… И вдруг вышли на дорогу, за которой леса уже не было. Зашли в бревенчатый большой дом. В доме светло, и горят керосиновые лампы, а окна все занавешены одеялами одинакового бурого цвета.