Владимир Сергеев - Непредсказуемый Берестов

«Мл. политрук Давыдков М. Д. пал смертью храбрых в бою за Родину. Письмо пересылаю по адресу. Ст. сержант К. Гузик».

Потрясенные прочитанным, мать и сын молчали, словно опалило их жарким дыханием смертельного боя, ворвавшимся вдруг в тихую вечернюю комнату. Мать тут же подумала об отце, хотя письмо от него пришло три дня назад, а Женька ни о чем не думал — он будто видел все, что происходило там, на незнакомой ему какой-то Соловьевой переправе, слышал раздирающие звуки боя и голос Еремеева, ведущего свою роту: «Вперед, елки-моталки!»

«Как же так? — негодовал Женька. — Как же так? Адрес полевой почты я записал, а своего адреса никому не оставил. Как же так? Еремееву! Не оставил адреса!» — И Женька вдруг увидел маленького довоенного мальчика, в сатиновых пионерских штанишках и такого беспомощного, такого невзрослого… Как же он ненавидел себя! Где, когда найдет он теперь Еремеева? Такое под силу только диктору Левитану, чтобы по радио и на всю страну, на весь огромный фронт прокатилось: «Старший лейтенант Еремеев, отзовитесь!»

Но были и радости. Однажды утром, когда мать еще спала после ночного дежурства, в комнату ворвалась тетя Дуся. С ней творилось что-то невообразимое. Упав на колени перед Женькой, она ловила его руки и, прижимаясь к ним лицом, бормотала какие-то слова, смысла которых и разобрать было невозможно. Женька перепугался не на шутку. Проснулась мать. Она, видевшая, наверно, и не такое, была поражена. А тетя Дуся, усевшись в изнеможении на полу, подле Женькиных ног, протягивала матери клочок газетной бумаги. На нем фиолетовыми чернилами было написано всего несколько строк:

«Дорогая сестра! Я жива и здорова. Мы, партизаны, бьем фашистскую гадину. По гроб жизни благодарна твоему соседу Женечке. Он спас меня от смерти. Где он теперь, не знаю. Как вспомню его, плачу. Ваня жив и тебе кланяется. Твоя сестра Васена».

Письмо, написанное на газете и вложенное в чистый конверт, было опущено согласно штемпелю в Москве два дня назад.

— Привезли из партизанского отряда, — уверенно сказала мать.

А Женька клялся и божился, что не спасал тетю Васену, а наоборот, во время артобстрела потерял ее.

Тетя Дуся, словно глухая, не слыша Женькиных слов, смотрела на него счастливыми глазами и плакала.

Так нежданно-негаданно нашлась Васена! Живая!

Обещав матери ничего не говорить Витьке, Женька несколько дней даже избегал встречи с другом — боялся, что по выражению Женькиного лица тот может вдруг что-то заподозрить.

Сегодня с утра они слонялись по мокрому холодному двору в ожидании машины с песком. Песок надо было сначала выгрузить, а потом ведрами таскать на крышу и высыпать в ящики, предназначенные для тушения «зажигалок». Работенка была не из легких, но ребята дежурили согласно расписанию тети Дуси, которое выполнялось неукоснительно.

А песок все не везли… Уже появилась смена — две женщины из второго подъезда. Они ворчали, жаловались друг другу на то, что полдня в квартирах не было воды, что не хватает керосина, что по карточкам вместо рафинада давали конфеты «подушечки», которые во рту не задерживаются и сладости от них никакой… Однако Женька с Витькой уже были свободны и без задержки смылись со двора. Выскочив в переулок, они носом к носу столкнулись, а вернее, просто налетели на огромного человека, стоящего на тротуаре с вещевым мешком на плече. Женька не успел извиниться, как человек этот, оказавшийся сержантом-артиллеристом, спросил:

— Ну-ка, подскажите, сорванцы, где тут Подколокольный? Вроде где-то здесь… Кручусь… Мне дом шесть нужен.

— Да это рядом! — заулыбался Женька.

— Дворами за минуту дойти! — добавил Витька. — Идемте с нами… Мы покажем.

Мальчики разглядывали военного во все глаза. Вот это рост! И как ни быстро они шагали, а сержант мерил дворы своими шажищами и все время оказывался впереди. Минута не минута, а минут через десять Женька объявил:

— Вот он, Подколокольный!

А Витька, забежав вперед, уже маячил у подъезда дома № 6.

— Какая квартира? — спросил он, когда сержант и Женька подошли к дому.

Но сержант не спешил, переминался с ноги на ногу.

— Погодите-ка… — сказал он, опускаясь на широкие ступеньки перед подъездом. — Понимаете, мужики… Дело мое хреновое… В первый день, у самой границы, друга моего боевого убили… А тут вчера вышло мне в Москву ехать. На денек. Ребята говорят: зайди там к Лешиной жене… Провизии ей насобирали, сами понимаете… И вот дело какое… Страшно идти. Что я ей скажу? Не видел, как убили, не знаю, где могилка. Такая мешанина была…

— Ясное дело, — понимающе покивал головой Витька.

А Женька сказал, сразу посуровев:

— Так пришли уже. Чего ж теперь?

— А как сказать ей? Вдруг похоронку не получила… — На лице гиганта обозначилась растерянность.

— Сказать, как есть, — твердо ответил Женька и тут же подумал о Витьке, о его отце и добавил: — Не одна она теперь такая… вдова…

— Это точно! — решительно подтвердил сержант.

Ребята снизу наблюдали, а гигант медленно поднимался по лестнице на третий этаж. В тишине подъезда было слышно, как открывали дверь, обрывки слов…

Но вдруг раздались громкие мужские и женские голоса… Женька и Витька, не выдержав, пулей взлетели по лестнице. С лестничной клетки было видно — дверь в квартиру так и осталась нараспашку, — что гигант тискает в объятиях маленького одноногого человека, а за ними в глубине квартиры маячат два женских лица, мокрых от слез…

— Лешка! Дружище! Живой! — гремит голос сержанта.

А потом было застолье. Настоящие мясные консервы с горячей картошкой, поджаренной на настоящем сале!.. Женьку и Витьку усадили со всеми вместе за стол, и они, забыв все на свете, словно влились в эту нежданную человеческую радость.

Уже в сумерках мальчики возвращались домой.

— Ну и великан этот Саша! Слон прямо! — восхищался Витька.

— А фамилия Зайцев! Бывает же!

Распахнув дверь, Женька закричал с порога:

— Мама! Такая история! Мы сейчас… — и слова застыли на губах… У дверей стоял мамин чемодан, на спинку стула наброшена ее шинель. Мама ходит по комнате, курит.

— Наконец-то! Где ты пропадаешь?

Женька не отвечает. Понуро стоит в дверях и молчит. А что говорить? Все и так понятно… Каждый день с замиранием сердца ждал он этой минуты, ждал и боялся, гнал от себя мысль, что придется рано или поздно расстаться с мамой… Правда, иногда казалось, что материнский госпиталь переведут куда-нибудь на восток, а не погрузят на колеса и сделают санитарным поездом… И снова получилось так, что радость, пусть чужая, но зато такая настоящая, тут же сменилась своей собственной печалью. Печаль и радость. Они, как две подруги, неразлучно следуют рядом, ни на шаг не отпуская друг друга. Вот это, наверно, и есть война! Чего ж тут не понять? Может быть, когда-нибудь будет иначе, но Женька уже давно не верит в близкую безоблачную жизнь…